Жребий Кузьмы Минина

Шамшурин Валерий Анатольевич

— Кто ж он будет?

— Меховецкий, что главным воеводой у нашего царика в войске был.

— Ну а ныне?

— Неугоден стал, прогнали его напрочь на войсковом круге. И днесь он в окаянной опале.

— За какие же ковы ему такая немилость?

— Эх, — тяжело вздохнул кабатчик. — У проклятых ляхов сам чёрт башку сломит. По первости-то, слышь, в войске сплошь наш брат крестьянин да казачки были, а литвы с ляхами — малая кучка. И всё бы ладно: пан Меховецкий або кто иной воеводит, токмо бы царик от людишек не отступился да пришед в стольную посулы свои исполнил. Не за панами, вишь, — за цариком шли. Однако неужли ляхи своё упустят? Понаехало их к войску без счёту. И почали рядить, кто кого важнее, кому над

кем стоять. Самым резвым князёк ихний Роман Ружинский оказался. Вот уже зверь-зверюга! Так своих на Меховецкого натравил, что тот едва живым с круга ноги унёс. Царик было вступился, а его и слушать не захотели: мол, в наше дело не мешайся. Слышь, всё по-ихнему повернулося. Царик-то ныне токмо заманка.

— Грех на грехе! Лжа на лжи!

— Покатилося колесо — назад не воротить. Кто пытался — на кол угодил. А многие пустой верой тешатся. Слышь, вся боярская дума сюда перемётывается: Романовы, Салтыковы, князь Митрий Трубецкой... Эва сколь! И патриарх Филарет [7] тута же.

— Фёдор Никитич Романов? — не поверил Огарий.

— Признал царевича?

— А пошто не признать, ежели сама царица Марина [8] его признала? Правда, упорна молва ходит...

7

Филарет (Романов Фёдор Никитич) (ок. 1554/55—1633) — патриарх (1608—1610 и с 1619), отец царя Михаила Фёдоровича, боярин с 1587. Приближённый царя Фёдора Иоанновича, при Борисе Годунове с 1600 г. — в опале, пострижен в монахи. При Лжедмитрии I с 1605 г. — ростовский митрополит, в 1608—1610 гг. в тушинском лагере. В 1610 г. возглавлял «великое посольство» к Сигизмунду III, задержан в польском плену. С 1619 г. фактический правитель страны.

8

Мнишек Марина (ок. 1588 — ок. 1614) — царица с мая 1606 г., супруга Лжедмитрия I. Дочь польского магната. В 1608 г. выслана на родину, однако присоединилась к тушинскому лагерю, признав Лжедмитрия II спасшимся «мужем». В 1610 г. бежала вместе с И. М. Заруцким в Астрахань. В 1614 г. выдана казаками правительству. Умерла в заточении.

Конский топот и громкие голоса на дворе оборвали разговор. От сильного рывка настежь распахнулась дверь. По сторонам её, вбежав в избу, истуканами встали два рейтара. Вслед за ними мягко вступил на порог бледный плосколицый молодчик с цепкими настороженными глазами, а из-за его спины, путаясь в бобровой шубе и пьяно икая, вывернулся плюгавый, с птичьей вертлявой головкой уродец. Увидев пана Меховецкого, картаво закричал:

— И вправду тут! Куда ему ещё сховаться?!

Пан Меховецкий качнулся от резкого крика, поднял отуманенные глаза. Вдруг взгляд их стал осмысленнее, пан вскочил и, смахнув со стола кружки, шагнул навстречу вошедшему с распростёртыми руками.

— Матка Возка, мой царык! Як Бога кохам, царык! [9]

— Всё в руце моей, — захорохорился уродец, пытаясь подбочениться и напустить на себя важность. — Никто не смеет... Никто не смеет перечить! Повелеваю: едем в палаты мои!..

— Добже, добже! — растроганно согласился пан Меховецкий. — А як же пани Марина?

— Маринка, тьфу! Маринка сука! — взвился царик, словно его прижгли калёным железом. — Не поминай о ней! Всякую ночь дьяволица блудит с ротмистрами Ружинского...

9

Мать Божья, мой царик! Ей-богу, царик! (польск.).

— Ружинского! —

это имя в свою очередь вызвало взрыв гнева у пана Меховецкого. — Пся крев, Ружински! Злы пёс!..

Неизвестно, сколько ещё накалялись бы и ругали своих обидчиков два приятеля, если бы плосколицый угодливо, но твёрдо не потянул за рукав царика и неожиданно бабьим высоким голосом не сказал ему:

— Государь Дмитрий Иванович, пора! Мало ли хватится кто, да и гетман может пожаловать.

— Замри, Биркин! — судорожно дёрнул плечиком и топнул ногой царик. — Пошто Ружинскому ко мне жаловать? Все при деле: моя дума думает, мои дьяки пишут, моё войско воюет, моя укохана кобета [10] блудит, а мы будем пить. Никто никому не в тягость. И на том стоит царство!.. Едем, злотый мой пан Меховецкий!

10

Любимая жена (польск.).

Выходя последним, плосколицый задержался в дверях, подозрительно посмотрел на застывших у стола Фотинку и Огария, строго спросил кабатчика:

— Кого привечаешь?

— Странники божьи, людишки глухие и безъязыкие, — низко кланяясь, ответил хозяин.

— Ой ли? — засомневался плосколицый. — Запри в клеть, наутро проведаю. Сам держи язык за зубами.

— Вестимо.

Только Биркин вышел, кабатчик обернулся к путникам:

— Утекайте, ребята, от греха. Оный злыдень с вас шкуру спустит.

— А ты?

— Отбрехаюся, не впервой. — Хозяин помолчал, а затем, глядя не на Фотинку и Огария, а на беспробудно спавших казачков, присоветовал: — Лошадушек-то своих мне оставьте, несподручно вам с ними будет, издали сторожа услышат да и перехватят...

Ночь была звёздная, белёсая, ветреная. Пробираясь от избы к избе, запыхавшиеся Фотинка с Огарием остановились передохнуть в каком-то затишке.

— Вот те, бабушка, и царик! — весело проговорил Огарий.

— А кабатчик-то, кабатчик-то ловок, — смеялся Фотинка, — прибрал лошадок.

— Что жалеть? Где найдёшь, там и потеряешь, — безмятежно махнул короткой ручкой Огарий.

На рассвете беглецы были уже далеко за валами тушинского лагеря.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

После калёных крещенских морозов взыграли на своих резких свистелках истошные вьюги. И понеслись сломя голову во все стороны по логам и долам косматые метельные табуны, замелькали белёсо, закружили, забуянили, взвихривая снежный прах.

Такая неуемистая бушевала непогодь, что бывалые обозники, крестясь, поговаривали меж собой, как бы она не удержалась до самого Афанасия-ломоноса, до конца января.

Алябьевские отряды напрочь увязли в снегах. Головные силы приостановились в тридцати вёрстах от Мурома, в большом селе Яковцеве, обочь Оки. Пережидая ненастье, ратники десятками набивались в курные избы. Накидав соломы, вповалку укладывались на полу и беспробудно похрапывали, благо дни были с заячий хвостик, а ночи — долгими и без всякого сполоху: окрест сплошь непролазь и завируха.

Нюхать печной чад да вонь что стрельцу, что посадскому тяглецу в привычку. Всё бы ладно, да кончились кормовые припасы для лошадей. И когда поутихло, Алябьев наказал разослать по весям за кормами обозных мужиков. Отправился и Кузьма с четырьмя посадскими вкупе.

— Не маловато ли нас, Минич? — заопасался один из них, робковатый и тщедушный Гаврюха. — А ну как напоремся на лиходеев!

— По сугробищам-то малой кучкой ловчей уйти от погони, — успокоил его всё предусмотревший Кузьма. — Да и кто, окромя нас, в такое время по округе шастать будет?