Жребий принцессы
Шрифт:
Он сидел в кругу своих рыцарей, высоко вознесенный на троне, который представлял собой огромную золотую чашу, установленную на спинах золотых львов. Даже подушки, устилавшие чашу, были вытканы золотом. На них восседал сам император, золотой идол в маске, короне и девяти одеяниях, подобающих величайшему из королей.
Первый ранг двора составляли его сыновья, а Аранос возглавлял его. Он стоял вместе со своей гвардией, магами и жрецами перед лицом императора, на расстоянии трех копий от Золотой стражи. На принце было полное придворное облачение, такое тяжелое, что он едва держался на ногах: соответствующие его рангу семь платьев и затканный золотом шелковый капюшон, ниспадавший на плечи и оставлявший открытым его искусно раскрашенное лицо. Как и остальные, он обязан был стоять, но ему позволялось опираться
Когда на рассвете юноша проснулся, ему было дурно до умопомрачения, как и предсказывал Сареван. Рабы Араноса принесли ему какое-то снадобье, с которым, по всей видимости, он уже имел несчастье познакомиться. Хирел с отвращением выпил его, скорчив гримасу, однако после этого его глаза снова заблестели, а щеки покрыл румянец. Он даже немного поел, хоть и по принуждению. Благодаря этому он казался уверенным и готовым с твердостью взглянуть в лицо неизбежности.
Сареван не вполне был убежден в этом. После горького разговора прошлой ночью Хирел не сказал ему ни слова. Он не позволил Саревану помочь ему справиться с дурнртой; когда Сареван пытался заговорить с ним, он поворачивался к нему спиной. Он надел свою самую высокомерную маску и вел себя самым невыносимым образом.
Сареван вздохнул и уставился перед собой. Он не мог видеть армию братьев Хирела, но чувствовал их за своей спиной. Аранос появился последним, и выход его был почти королевским; когда он медленно шествовал мимо братьев, они замерли в низком поклоне. У Саревана оказалось достаточно времени, чтобы сосчитать их и даже разглядеть их лица. Сорок, подвел он итог, и это наверняка не все: остальные, без сомнения, слишком молоды или не расположены присутствовать при дворе. Мальчики, юноши и молодые люди с кожей всех оттенков от темно-коричневого до цвета слоновой кости, одетые в соответствии с их положением в пять, шесть или семь одеяний, крепкие, как быки, и тонкие, как тростник, дрожащие от волнения или застывшие в высокомерии, красивые и не очень, и даже просто уродливые — все они носили на себе печать своего происхождения. У одних оно проявлялось в такой малости, как посадка головы. У других чувствовалось во всем, как у Хирела, портрет которого украшал стену Зала Высоких принцев; но на самом деле этот портрет был написан с его отца в молодости и повторял черты отца его отца.
Особо Сареван отметил двух принцев. Они стояли выше всех, рядом с Араносом. Только они, Аранос и еще несколько очень маленьких детей имели право носить семь одеяний принцев первого ранга. Они были одними из красивейших сыновей императора. Вуад даже мог бы превзойти Хирела, если бы по злой иронии судьбы волосы его не оказались цвета старой бронзы. Здесь это считалось изъяном и трагедией, хотя Саревану показалось очень красивым. Но он был всего лишь варваром с кожей цвета дегтя, который не имеет представления о красоте.
Сайел ему понравился меньше, по крайней мере на первый взгляд: бледное существо, достаточно красивое для тех, кто любит молоко или воду, но неудачно наряженное в пурпурные одежды. Однако его глаза были проницательнее, чем у Вуада, а напряжение в них было гораздо менее заметно. Он следил за Араносом, как птица за кошкой: испытывая страх, но помня о своих когтях и клюве. Сайел обратил особое внимание на необычных сопровождающих Араноса. Судя по покалыванию в затылке Саревана во время движения церемонии, это внимание не ослабевало.
Сареван едва заметно пошевелился. У него чесалась спина. Мочевой пузырь сводила судорога. Он проклинал и то и другое, а заодно и свои доспехи, заставлявшие его истекать потом. Они оказались ужасно тяжелыми и слишком вычурно украшенными, чтобы в них можно
Нет, драться ему не придется. Во всяком случае, не здесь. Не перед лицом асанианского императора. Придворные строили свои козни более хитроумно, используя отравленные слова и отравленное вино.
Битва приближалась. Сареван осмелился немного развернуться всем корпусом и скользнуть по залу глазами, скрытыми шлемом. Принцы слегка напряглись. Их глаза были широко раскрыты и блестели.
Какого-то очень молодого лорда представляли императору; ему пришлось выполнить полный ритуал и даже девять раз пасть ниц перед своим повелителем. Он проделал все это с грацией и хладнокровием, несмотря на мертвенную бледность лица.
Наконец он в последний раз поднялся, произнес слова, которые положено было произнести, и, медленно пятясь, занял свое место в ряду дворян. Наступила тишина. Глаза придворных возбужденно заблестели, все подались вперед. Лишь Ара-нос остался неподвижен.
С величественной медлительностью Зиад-Илариос поднялся с трона. Но не только величие сковывало его движения: его одежды были так же тяжелы, как бремя императорской власти. Он поднялся словно изваяние, оживленное при помощи чар, а его лицо вообще было не лицом, а маской из кованого золота.
Таков был обычай. Хирел рассказывал об этом Саревану. Маска — это лик бога: без возраста, без изъянов, без слабостей, свойственных человеку. Как же в таком случае просто, ответил ему тогда Сареван, тайно убить императора и присвоить себе его маску, его имя и его силу. Хирела это предположение отнюдь не позабавило. Чернь не должна знать, что император стар, болен и безобразен. Действительно, император, который положил начало этой традиции, был чужеземным завоевателем с ужасно изувеченным лицом и дерзким намерением добиться доверия своего предшественника. Он женился на единственной дочери императора, после чего избавился от тестя, решив, что предательство в данном случае выгоднее честной игры. Однако с тех пор ни одна попытка стать самозванцем не увенчалась успехом, потому что не только королевы, принцы и некоторые знатные лорды Высокого двора имели право видеть лицо императора: через равные промежутки времени его личность удостоверялась на специальном совете, состоящем из жрецов и лордов, убеленных сединами, бдительных и неподкупных.
Именно такой ритуал состоялся перед началом празднества. Но Саревану не было нужды проверять. Он кожей чувствовал, кто скрывается под этой маской.
За исключением случаев, когда требовалось обсудить дела высшей государственной важности, император не говорил даже с Высоким двором. За него это делал Голос — герольд в черной безликой маске, обладающий красивым голосом.
— Настало время, — провозгласил он, — время и время. Трон занят, его величество силен, да живет он вечно. Однако даже величайший владыка, творящий законы, обязан им повиноваться. И было сказано в дни Асутхараньяса, чья память нетленна: каждый лорд обязан назвать своего наследника. Это достаточно сделать единожды, если наследник достиг совершеннолетия. Если упомянутый наследник младше, будь то новорожденный младенец или отрок, он должен сам, по достижении зрелости, сделать запрос и принять титул наследника из уст своего лорда. И только тогда этот титул будет считаться действительным.
Герольд сделал паузу. Воцарилась глубокая тишина. Даже мириады звуков, издаваемых множеством людей, живых, дышащих и стоящих вплотную друг к другу, потонули в тишине.
— В первый день осени на тридцать втором году правления божественного императора Гаран-Шираза Олуебьяса, да будет вечной его память, у Высокого принца Зиада ин Шираза Илариоса и достопочтенной и благородной принцессы Азии родился сын, Асукирел ин Зиад Увериас, высокородный, избранный наследник избранных наследников Асаниана. На восьмом году правления его величества, великого Льва, золотого завоевателя Асаниана, Зиада ин Шираза Ушаллина Илариоса, до него дошла весть о смерти его избранного наследника. Эта весть пришла ночью, весной этого года, и принесла неизмеримое горе. Однако закон продолжает действовать, он не знает скорби. Каждый лорд, даже сам повелитель лордов, обязан назвать наследника. Пришло время, время и время. Слушайте и запоминайте.