Жу

Жейнов Станислав

Теплое сырое мясо и, жгучая сытная кровь, — скованы бледной кожей, томятся в ожидании освобождения, и от предвкушения по клыкам Виктора потекли густые слюни.

Всего один прыжок отделяет его от жертвы и…

Но сработал какой-то инстинкт, что-то где-то треснуло и электрический сигнал весело понесся по нейронам, зарылся в дебрях левого полушария, прицепился там к какому-то забытому рудиментарному нерву, и… Сознание вернулось к Виктору, но навечно сковало волю абсолютным, тяжелым страхом. Даже, не страхом — ужасом.

"Когда это случилось?" — мелькнуло в голове у человека. Секунду, минуту, может, час, он живет чужими мыслями, чувствами. Сильный, опасный противник. Таких еще не было. Как легко рассеял внимание, подавил волю, проник в сознание… Страшно, не принадлежать себе… Страшно, подчиняться чужой воле… Но страшнее — подчиняться воле дикого, жестокого врага.

К счастью, вечность, как ей и полагает, продлилась не долго, и освобождаясь от губительного оцепенения, Виктор успел перевернуться на спину, увидел: стремительные отточенные зубы, и за ними несутся, стараются не отстать два черных искрящихся глаза. Ружье зацепилось за ветку, выстрелило раньше чем надо, и все же, разрывная пуля задела часть огромного тела, и кровавые ошметки больно ударили человека по лицу. Жу пролетел мимо, успел когтистой лапой полоснуть шею, и где-то внизу в темноте, — затрясся, завыл от боли.

Что-то теплое хлынуло на плечи и грудь человека, проникло за пазуху, нежно и ненавязчиво перекинулось на спину. Обращать внимание на это, нет времени, — зверь промахнулся, — не спроста: уж больно глубоко они залезли друг другу в голову, и также как человек проникся злостью хищника, так и зверя в прыжке, сбил с толку бездонный, заразительный страх человека. Этот страх еще не прошел, и раненое, обезумевшее животное, — что вязнет в кустах, с трудом продирается сквозь густые заросли осинника, — еще можно, нет — нужно, догнать и добить.

2

Уже больше часа длится изматывающая погоня. По началу, охотник все больше ориентировался на стоны раненого зверя, но чем дальше в чащу, тем терпеливее, осмотрительнее становится хищник. Увеличиваются интервалы, когда преследуемый останавливается и издает резкий, пронзительный вой, что переходит в глухой, долго не стихающий рык. Виктор думал — Жу, просто не в силах стерпеть боль, позже решил — пытается отпугнуть, но от последней догадки вздрогнул: зверь подает голос, когда он (Виктор) сбивается со следа.

Уже легче. Сквозь кроны деревьев пробилось солнце, и редкие следы зверя и алая кровь, что блестит на кустах, и примятой траве, легко указывают путь беглеца. Жу, как почуял, растворился в лесу, и уже не издает ни звука.

Остановился, знает — охотник отстал. Оглядывается, скалится; мясистые мокрые ноздри пожирают сырой, обреченный своей пассивностью воздух. Виктор тоже зачем-то оглянулся, ощутил сильную боль в шее, щупает дрожащими пальцами, на месте ли пластырь. Другой рукой, облокотился на сук сухого дерева. Кривое, уродливое, почти завалилось: агрессивно торчат из земли обломанные корни. Виктор пытается передать бедняге всю усталость и боль, но тщетно. Отстал от почти поверженного калеки, вдруг почувствовал сильный укол в ногу. Набрал полную грудь воздуха, медленно выдохнул, пытается отдышаться, присел на землю, аккуратно развязал левый ботинок. Снял, хоть и знает: делать этого не стоит; нога, и без того распухшая, тяжелеет, от резкого прилива крови зачесалась. "Назад, ботинок будет трудно… — думает охотник, — пока — "этот" рядом. Лапу гаду сильно покалечил, а судить по ноге, так совсем отстрелил. Хотя, как он так быстро, без одной лапы..?"

От боли разрывается бок, ребра стонут, руки будто вырвали и назад прибили. Эта боль — чужая, в разы слабее, чем у животного. "Опасно. — Виктор морщится, кряхтя трогает ногу. — Болевой порог у меня ниже, как бы от шока раньше не окочуриться… Будет смешно…"

Единственной радостью для него, что больше не надо ограничивать память и фантазию, можно ходить, дышать, мыслить, как человек. Никаких секретов, маски сняты, роли распределены, осталось доиграть лишь некоторые незначительные сценки незнакомого, но предсказуемого спектакля.

Хищник, не удаляется, не приближается, как и Виктор, приходит в себя, борется с болью, оценивает причиненный ущерб. Последнее преимущество — внезапность, на что еще рассчитывает охотник, ускользает с каждой минутой. Так близко, Жу еще не подпускал. Виктор знает, на каком боку лежит зверь, чувствует, как солнце припекает подушечку на уцелевшей задней лапе, и медленный ритм дыхания животного, сбивает его собственный. Усталость Жу — последний шанс, и тот с каждой секундой теряет в весе.

"Последний рывок!.. Сейчас, или никогда!.. Все, или ничего!.." — болючим шариком прокатилось по мозговым извилинам, и еще, что-то про натиск, быстроту и почему-то глазомер, правда, последнее немного запоздало, нагнало уже после, — когда Виктор, резко, неожиданно для себя вскочил на ноги, перемахнул через высокий кустарник, и разбивая в кровь босую ступню, помчался в сторону встревоженных обескураженным животным, папоротниковых зарослей.

Перед глазами на секунду появилась и исчезла красная, с яркими желтыми полосками, спина, не прицеливаясь, почти наугад, охотник выстрелил вдогонку. Между черной дырой ствола, пулей и затылком жертвы, можно провести прямую линию. Выстрел мог быть последним, но… Пуля, разрезая изъеденные насекомыми листья, цинично насвистывая мрачную, садистскую песенку, вдруг разочарованно ухнула, впилась в старый, давно решившийся на самопожертвование пень, и не в силах вынести накопившихся противоречий, не поняв и презря благородный порыв последнего, разнесла беднягу на тысячу мелких щепочек.

Не сбавляя темп, на бегу перезаряжая ружье, Виктор принялся отчаянно осыпать свинцом все заподозренные в предательском сокрытии кусты, густо разросшиеся деревья.

Перепрыгивает через овраги, продирается сквозь заросшую, непролазную глушь, пробегает поляны, и снова беспросветная темень, жирные дубовые кроны, тяжелые еловые лапы.

Несколько раз видел зверя, но удача оставила, и каждый выстрел, больше вредит самому, отдаваясь тупой болью в ушах, чем всегда опережающему на шаг, будто заговоренному животному.

К обеду, Жу завел в болото; с кочки на кочку, по колена в вонючей жиже, по пояс в жиже, по грудь в жиже: с брезгливостью, с неприязнью, с равнодушием. Ноги вязнут в иле, идти все труднее, не успеть; затягивается зеленой тиной — тонкая полоска — след, оставленный Жу. "Вернуться? — никогда. — Вернуться? — не знаю. — Вернуться? — может быть. — Вернуться? — …"

Но вот, опять островки, показались кусты, из под жидкого чада выползла грязная земля.

Уже на берегу появилось что-то новое в ощущениях, подозрительно оглянулся по сторонам: "Что это может быть?.. И эта, пугающая легкость в теле… Где-то пропустил?.. Где-то ошибся?.. Где?.." — Нервная улыбка пробежала по лицу: "Точно! Патронташ — сука" — выругался в голос. Устало выдохнул, хлопает себя по туловищу, оглянулся — ничего не видно; след затянуло ряской. Но а вдруг… может, там… дальше, вопреки закону притяжения, назло всем глупым выдумкам Ньютона, из последних сил, но держится на плаву, зазывает, отблескивая медной бляшкой… Но… нет, нет. Его нигде нет.