Жуков. Маршал на белом коне
Шрифт:
Всё произошло в тот день по законам высшей правды. Той правды и тех законов, которые пишутся в солдатской душе под пулями. Выжившие радовались Победе. Они слушали концерт своей любимой певицы, которой давно, ещё в 1943-м, присвоили гвардейское звание. И когда она исполнила свою знаменитую песню «Валенки», толпа расступилась, вышел маршал и вручил ей орден. Победители ликовали!
Если судить по высшей, по той самой солдатской правде, то Русланова заслуживала ордена «Победа». Потому что в той войне победили не только солдаты и генералы, маршалы и их штабы, но и русский дух, дух советского человека, русская культура. А душой этого духа и культуры стала конкретная песня — «Валенки». Песня, в которой нет ни слова о войне, нет вообще никакого пафоса.
«ЦК ВКП(б) считает, — говорилось далее в постановлении, — что т. Телегин, как член Военного Совета группы войск, несёт особую ответственность за это дело, и та политическая беспринципность, которую он при этом проявил, характеризует его как плохого члена партии».
Всё, что говорилось здесь о Телегине, относилось и к нему — Жукову. Причём к нему — вдвойне.
«Учитывая вышеизложенное и выслушав личные объяснения тт. Жукова и Телегина, ЦК ВКП(б) постановляет:
1. Тов. Жукову Г. К. объявить выговор».
Этим постановлением Жукова в буквальном смысле слова подвесили на партийный крючок. Подвесили прочно, так что не сорвёшься. Старые коммунисты помнят, что такое выговор по партийной линии. Его могли снять спустя год в райкоме партии. Вначале провинившегося заслушивала партийная комиссия, состоявшая из старых большевиков. Она решала, достоин тот снятия выговора или нет, а уже потом вопрос рассматривался на заседании бюро райкома. Процесс этот был долгий и унизительный.
«2. Тов. Телегина К. Ф. перевести из членов ВКП(б) в кандидаты.
3. Принять предложение т. Булганина об освобождении т. Телегина от политической работы в армии и увольнении из Вооружённых Сил.
4. Войти в Президиум Верховного Совета СССР с предложением об отмене награждения артистки Руслановой…»
«Вошли» и «отменили». А потом ещё и арестовали по «трофейному делу». И четыре года продержали во Владимирском централе — самой жестокой тюрьме, где в то время сидели военные преступники, немецкие генералы, воевавшие на Восточном фронте, повинные в гибели сотен тысяч советских людей и расстрелах пленных красноармейцев. В лагере Русланову держать боялись. Она и там покоряла сердца своим пением, да и остра была на язык.
Ведомство генерала Абакумова вовсю раскручивало маховик «трофейного дела».
В 1945-м, когда закончилась война, трофеи везли из поверженной Германии, Восточной Пруссии, Венгрии и Австрии все от солдата до маршала. Солдаты — в своих фронтовых «сидорах» и в чемоданах. Немного могли увезти на родину и младшие офицеры-окопники — лейтенанты, старшие лейтенанты и капитаны, кому пришлось командовать взводами, ротами и батальонами. Старшие офицеры, пользуясь своим положением и связями с тыловыми службами, собирали багаж посолиднее. Некоторые обзаводились бричками и даже трофейными грузовиками, которые двигались в обозах. Генералитет, конечно же, имел более широкие возможности.
Жалованье, которое получали генералы оккупационных войск, позволяло совершенно законно скупать большое количество самого разнообразного добра и забивать им вагоны. Вскоре эти вагоны поехали в Советский Союз.
Что касается списка вещей, составленного сотрудниками МГБ после осмотра московской квартиры и дачи Жукова, то это, разумеется, не похоже на перечень наград и трофеев, взятых «на копьё», как говорили в старину. Трудно представить на месте победителей 1945-го Суворова или Кутузова и его генералов.
Слаб человек.
В 1948 году начались аресты по «трофейному делу», его чаще называют «делом Жукова», и это исторически более точно. Потому что кому суждено было дожить до суда, пошли в лагеря и тюрьмы не как мародёры, а как «враги народа». Порой случались и совершенно курьёзные приговоры. К примеру, генерал Крюков, арестованный в том же 1948 году вместе со своей женой Руслановой, пошёл в лагерь по статье 58–10 УК РСФСР — «пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений…». Крюков долго упорствовал, не давал нужных показаний. Его терзали допросами три года. Суд состоялся только в ноябре 1951 года. Генералу Крюкову, как особо близкому другу Жукова, дали по полной: 25 лет лагерей. Обычно «трофейщики» и прочие, попавшиеся на присвоении и мародёрстве, квалифицировались по статье 193-17 УК РСФСР. Но в случае с Крюковым ни у следователей, ни у суда концы с концами не сходились. И тогда применили закон от 7 августа 1932 года, известный в народе как указ «О трёх колосках». По этому указу любое хищение приравнивалось к контрреволюционному преступлению.
«Трофейное дело» у следователей МГБ не заладилось с самого начала. Абакумов нервничал. Хозяин требовал результата, а результата не получалось. Арестовали около ста человек — всех, кто в последние месяцы находился рядом с Жуковым. В том числе генералов — Телегина, Терентьева, Крюкова, Филатова, Минюка, Бажанова, Сиднева… Допросы вели самые лучшие и надёжные следователи, опытные «колуны».
Маршал Новиков рассказывал, как следователь Лихачёв проводил обычный допрос: «Какой ты маршал — подлец, мерзавец! Никогда отсюда больше не выйдешь. Расстреляем к такой-то матери… Всю семью переарестуем… Рассказывай, как маршалу Жукову в жилетку плакался, он такая же сволочь, как ты…»
Генерала Телегина били так, что он забывал имена своих детей и жены.
Генерал Крюков в 1953 году из лагеря написал Жукову письмо. Это была не только просьба друга выручить его из беды, но и покаяние, рассказ о том, как из него выбивали нужные показания. Письмо большое, на одиннадцати страницах. Вот некоторые его фрагменты: «Я не отказываюсь давать показания, но я не знаю, что показывать, я ничего не знаю о заговоре и сам никакого участия в нём не принимал, давать же ложные показания я категорически отказываюсь». «Следователь задаёт вопрос: “Бывал на банкетах у Жукова и Будённого?” — “Да, бывал” — “Какие вопросы решались там?” — “О каких вопросах вы говорите? Были банкеты, как и каждый банкет: пили, ели, веселились, вот и всё”. — “Врёшь, перестань упорствовать, нам всё известно”. — “Если вам всё известно, что же вы от меня хотите? Уличайте меня тогда фактами”. — “Я буду тебя уличать не фактами, а резиновой палкой. Восхвалял Жукова? Какие тосты говорил за него?” — “В чём же заключается моё восхваление Жукова? Я не знаю, где бы воспрещалось участие на банкетах, причём официальных” — “Все ваши банкеты это только фикция одна, это не что иное, как собрание заговорщиков. Будешь говорить или нет? Даю 10 минут на размышление, после чего эта резиновая палка ‘походит’ по тебе”.
Я сидел у столика и ждал своей участи, следователь разгуливал по кабинету с резиновой палкой в руке. “Ну, — говорит следователь, — будешь давать показания?” — “Никаких ложных показаний я давать не буду”. Следователь позвонил по телефону, на его звонок пришёл какой-то майор, как видно, тоже следователь. Капитан Самарин схватил меня за плечи, ударил по ногам и повалил на пол. И началось зверское избиение резиновой палкой, причём били по очереди, один отдыхает, другой бьёт, при этом сыпались различные оскорбления и сплошной мат. Я не знаю, сколько времени они избивали меня. В полусознательном состоянии меня унесли в “бокс” На следующий день часов в 11–12 меня снова повели к следователю. Когда ввели в кабинет, меня снова капитан Самарин и тот же самый майор начали избивать резиновой палкой. И так меня избивали в течение четырёх дней и днём и ночью. На пятый день меня вызвал зам. н-ка следственной части полковник Лихачёв в присутствии следователя кап. Самарина. Первый вопрос, который задал мне Лихачёв, был: “Ну и после этого ты будешь упорствовать?” Я заявил: “Я ложных показаний давать не буду” — “Ну, что же, начнём опять избивать. Почему ты боишься давать показания? Всем известно, что Жуков предатель, ты должен давать показания и этим самым ты облегчишь свою участь, ведь ты только ‘пешка’ во всей этой игре. Подумай о своей участи и начинай давать показания”».