Журнал «Если» №10 2010

Кроуэлл Бенджамин

— Он был настроен включиться в ту минуту, когда кто-нибудь войдет в комнату, — пояснил он. — Вы можете изучить его повнимательнее, когда мы закончим просмотр, но шарик мне еще потребуется. Это документальное свидетельство.

— Ладно, включай, — кивнул я.

Он активировал шарик, и перед нами внезапно появился трехмерный Эллсворт в полный рост. Он стоял перед записывающим устройством, которого нам не было видно.

— Я Джейкоб Эллсворт, — сказало изображение, и не надо быть семи пядей во лбу, чтобы заметить подавленность, смятение и некоторую утрату рассудка несчастного. — Я лишь хочу оставить запись, чтобы узнали о случившемся…

Он попытался сказать что-то еще, но не мог вымолвить ни слова; ему пришлось прокашляться, чтобы прочистить горло и начать сначала.

— Мои

посевы загнивали в поле, когда пришли они. Я не знаю, люди они или нет. Выглядели по-человечески. Они сказали, что слышали о наших проблемах на Новой Родезии и поспешили на помощь. Я объяснил, что почва слишком сырая и работать на ней невозможно. Они предложили мне и Хираму Мортону собрать урожай вручную. Хирам отказался вообще иметь с ними дело, но я был в отчаянии. Прошлогодний урожай не слишком удался, и у меня уже есть пара закладных на ферму…

На этом месте его голос снова стал глухим и сиплым.

— Они спросили меня, как много я задолжал по векселям, — продолжал фермер, — какое зерно будет дороже на рынке, и я ответил им. Они назвали цену, которая позволила бы мне даже получить небольшую выгоду после возврата всех долгов. Единственное, что они хотели дополнительно к деньгам, был один сувенир на память об их пребывании на Новой Родезии — книга из моего дома на их выбор. Я не усмотрел в этом ничего особенного и согласился.

В этот момент слезы побежали по его впалым щекам.

— Передайте Хираму Мортону, что мне надо было его послушаться. — Фермер уставился в объектив. — Они сделали, что обещали, и я заплатил им. А потом они забрали свой сувенир.

Он помолчал, пытаясь подобрать слова.

— Я не такой, как многие фермеры. Я не привязан к земле. Я не люблю на ней возиться. Единственной любовью всей моей жизни была Элизабет, моя жена. Мы прожили 43 года. Она умерла шесть лет назад.

Теперь он злобно сверкнул взглядом.

— Они забрали одну книгу — единственный альбом ее голографий, которой у меня сохранился! Я сказал им, что они могут взять себе в доме все, что угодно, только не это. Но они заявили, что хотят именно эту книгу. Я попытался остановить их, но я старый человек, и они уронили меня, вырвали альбом у меня из рук и ушли. Они ее забрали.

Новый поток слёз.

Теперь я никогда не увижу свою Лиз. Уже сейчас я не могу точно припомнить все милые черточки ее лица, цвет глаз, форму губ. Через неделю или через месяц я совсем ее забуду. Эти ублюдки украли единственную память, которую я хотел сохранить, которая была мне необходима, единственный образ, который я любил в своей жизни!

Он поднял лазерный пистолет к своему левому виску.

— Найдите их и сделайте с ними то же самое, что они сделали со мной.

Потом он выстрелил, и изображение исчезло.

Какое-то время мы молчали. Я видел такое много раз, гораздо больше, чем хотел вспоминать, но для Джебедайи это было новым впечатлением, и он определенно расстроился. Я почувствовал жалость к юнцу: он наконец начал осознавать, против чего мы выступаем, и, возможно, это взволновало его больше, чем любые прежние переживания.

Наконец Паульсон заговорил:

— Я осмотрелся на месте, перед тем как вы пришли. Погибший был библиофилом. У него тут имеется первое издание Чарлза Диккенса, которому почти 1700 лет. Есть и экземпляр с автографом Джейсона Бурмана XXIV века нашей эры и первое издание канфорианской поэзии Танбликста IX века эры глобализации. Только эти три книги стоят любой фермы на этой планете. И они их не взяли. — Полицейский повернулся к Джебедайе. — Они посетили 143 фермы. Двадцать восемь владельцев послали их подальше, 115 хотели бы задним числом поступить так же, в смысле, те, кто еще в состоянии чего-то желать… — Он помолчал, и я разглядел душевную боль, отразившуюся на его лице. — Этот мир никогда не станет прежним. Конечно, люди, как и раньше, будут выращивать зерно, но они не смогут преодолеть подобное. Не так давно тут было чудесное местечко для жизни. Скорее всего, я побуду здесь еще несколько месяцев, а потом подамся в какой-нибудь другой мир, куда еще не добрались звездные цыгане, и надеюсь,

доживу до пенсии и умру глубоким стариком, пока они наконец не обнаружат мое новое пристанище.

— Я все еще пытаюсь вычислить, почему они захотели голограммы его жены, — хмурясь, сказал Джебедайя.

— Потому что они их захотели. Они берут все, что угодно, лишь бы это было самым ценным для тебя, особенно если не представляет никакого интереса для других. Они работают за наличные, но по большей части берут плату страданиями и душевными терзаниями. — Похоже, Паульсон собрался сплюнуть, но вспомнил, что находится в помещении. — Какой извращенный разум находит в этом удовольствие?

— Должна иметься причина, — настаивал Джебедайя, явно потрясенный увиденным. — С чего бы они принесли столько страданий человеку, который доверился им, выполнил условия контракта и не сделал им ничего плохого.

— Знаешь, парень, наступает момент, когда перестаешь беспокоиться о мотивах злодейства и концентрируешься на том, чтобы его остановить, — сказал Паульсон и обратился ко мне: — Это так, если ты столь же упрям, как и Гейб. Что до меня, я не могу себя заставить встретиться хотя бы с еще одной жертвой. Потому и ушел.

— И долго ты служил в нашем отделе? — спросил Джебедайя.

— Может, год, может, чуть больше. Чертовски долго.

— А ты, Гейб? — повернулся он ко мне.

— Тоже чертовски долго, — ответил я.

— Ты все еще помнишь свое первое дело? — полюбопытствовал новичок.

— Такое не забывается, — вздохнул я.

До сих пор перед моим мысленным взором возникает образ измученного оранжевокожего покрытого мехом бедорианца. Он ничем не походил на гуманоида, кроме одного — своего горя. Тогда в их мире собирался шторм такой страшной силы, какого Бедора VII не видела целое столетие, а то и больше. Родовое жилище несчастного требовалось укрепить, добавив прочной арматуры, иначе его бы смело ураганом, и все его потомство осталось бы незащищенным перед лицом стихии, открытым всем ветрам до того, как молодняк войдет в возраст и научится им противостоять. Звездные цыгане появились, как по волшебству, предложили поработать над его жилищем и затребовали обычный гонорар — деньги в местной валюте плюс один маленький уникальный артефакт, не имевший аналогов на Бедоре VII. Он согласился. Цыгане сделали работу, получили оплату, а после забрали сувенир, крошечный кусочек камня, называемый рлимф. Для меня и, я думаю, для них тоже он выглядит как простой камешек, но для бедорианца это религиозный символ, гарантирующий, что новое поколение, особей 150, непременно найдет свой путь в следующей жизни. По его мнению — и кто его оспорит? — они приговорили весь его род к вечным скитаниям в неопределенности между загробными мирами, не имея возможности присоединиться к предкам и соплеменникам в бедорианском раю. Всю неделю я потратил на посещения сотни тамошних семей — все рассказы были одинаковы.

— Ты в порядке? — Джебедайя коснулся моего плеча, и я понял, что недвижно сижу уже пару минут, пока сцены прошлого тяжелой чередой проходят в моей памяти.

— Да, в порядке, — вздохнул я. — Прошло 27 лет, но мне до сих пор кажется, будто это произошло сегодня утром.

— А с того дня ты встречал кого-нибудь, довольного сделкой со звездными цыганами? — спросил Паульсон.

— Ни одного, — покачал головой я и обернулся к Джебедайе: — Поскольку информация о них распространяется все дальше, многие, зная их репутацию, отказываются нанимать цыган. Теперь бродяги специализируются в основном на заштатных планетках вроде этой. И даже когда они действуют открыто, всегда находится самоуверенный смельчак, который надеется перехитрить их, да еще некоторые совершенно отчаявшиеся, согласные на все. Потом они обнаруживают, что договор выполнен абсолютно точно, причем с обеих сторон. — Я криво улыбнулся. — Возможно, ты сейчас чувствуешь то же самое. Ты согласился поступить в отдел и теперь постигаешь, чему мы противостоим. Если бы страдали немногие: один фермер тут, один банкир там, да какой-нибудь инопланетянин где-то еще, дело бы не стоило нашего времени. Но это же три десятка здесь, двести случаев там и тысячи в других местах.