Журнал «Если» №10 2010

Кроуэлл Бенджамин

— Черт! — проворчал я, когда корабль вышел из-под контроля и произвольно завертелся.

— Что случилось? — спросил Джебедайя, сжимая подлокотники кресла.

— Кусок космического мусора, — сказал я. — Камешек, ледышка или еще какое барахло…

— Большая поломка?

— Если бы я мог сманеврировать, чтобы приземлиться на один из астероидов, с нами все было бы в порядке. Но если мы будем тут вертеться в поясе, рано или поздно обязательно врежемся во что-нибудь гораздо большее, чем ударившая нас мелочь.

Мне потребовалось

около двух минут, чтобы прекратить вращение. 1783В был уже позади, но впереди, в 90 000 миль я увидел еще один астероид и рассчитывал, что смогу достаточно замедлиться, ведь это был наш лучший и, пожалуй, единственный шанс. Тормозная система оказалась «тормозной», и корабль снова было завращался, но как-то мне удалось справиться и взять их обоих под контроль.

— Соберись! — велел я. — Мы сделаем это, но мягкой посадки не обещаю.

Вскоре астероид заполнил все пространство экрана наблюдения. Я попытался посадить нас на хвост, но посадочные контроллеры не отвечали, и я принял решение проскользить на пузе. Нам чертовски повезло, что на этом каменном куске не было мелких горушек и валунов, потому что мы тащились по его поверхности почти три мили, перед тем как окончательно остановились.

— Ты в порядке? — спросил я.

— Не могу ручаться за сердцебиение или давление, но вроде ничего не сломано, — откликнулся Джебедайя.

— Довольствуйся этим. Сорок пять секунд назад я уже держал сам с собой пари, что мы не выживем.

Он улыбнулся:

— Спасибо, что не сообщил мне об этом раньше.

Я проверил приборную панель и сказал:

— Но проблемы у нас все еще есть.

— Ну?

— Связь вышла из строя, и у меня такое чувство, что корпус корабля поврежден. Кислород уходит. Видимо, придется надеть скафандры.

— Какой в них запас кислорода? — спросил он.

— На полдня.

— А в корабле когда кончится?

— При нынешней скорости его потери, может, часа через четыре.

Я знал, о чем он думает. Элементарный расчет. Четыре часа и полдня — всего 16 стандартных часов. Спасательному кораблю требуется 24 часа от старта до финиша, и даже если он не свернул — а какой ему теперь резон сюда тащиться, — то прибудет через два часа после того, как у нас кончится воздух.

— Мы наденем скафандры потом, когда это станет неизбежным, — предложил я. — Это даст нам чуть больше времени сообразить, сможем ли мы починить связь.

Вот такая фантазия. Даже если мы починим радио, тут поблизости нет миров Республики, чтобы вовремя добраться до нас. Да, наш сигнал могли бы принять на пролетающем мимо корабле — на самом деле это была наша единственная надежда, — но шансы ничтожно малы, и с каждой минутой без связи приближались к нулю.

Через час я понял: починить приемник-передатчик мы не сумеем. Возможно, механик получше и справился бы, но ремонт подпространственных радиосистем не входит в число моих специальностей, а Джебедайя понимает в них еще меньше.

— Да ладно, —

сказал я, присаживаясь. — Не так уж плоха была эта жизнь, я полагаю. Просто жаль, что она кончается раньше, чем я закончил свою работу.

— У тебя есть дети, Гейб? — спросил Джебедайя.

— Сын, — ответил я. — Мы с ним не виделись уже… лет десять или одиннадцать. Жена ушла от меня… видимо, потому что я не держал в себе все переживания по службе, выплескивал в разговорах разочарование и неверие в свои силы… Сын ушел с ней. — Я помолчал. — Он был чудесным мальчишкой. Я оставил ему по завещанию почти все.

— Почему почти?

Я достал маленький сверточек из нагрудного кармана.

— Всё, кроме этого. Это я никому не отдам.

— Ну-ка, покажи…

Развернув, я протянул ему содержимое:

— Медаль за храбрость, с Сеттской войны.

— Это когда ты ногу потерял? — спросил он.

— Ага. Я вытащил семерых из моего отряда, а ногу оставил. Думаю, вполне выгодный обмен. Флот тоже так решил…

— Обалдеть, — изумился Джебедайя. — Я никогда таких медалей не видел.

— Их выдали очень немного.

— Ты, наверное, ужасно гордишься…

— Это было очень давно, — сказал я. — В данный момент это, кажется, не имеет значения… — Я умолк и припомнил свою жизнь. «В целом, я в плюсе. Выигрыш не слишком велик, но все-таки…» — Я по-прежнему ни о чем не жалею, разве что не отловил ни единого цыгана. А ты?

— Да я полным-полно всего запланировал, — сказал он. — Кто-нибудь другой это сделает, наверное…

— Это в будущем, — сказал я. — По прошлому какие-нибудь сожаления есть?

— Только одно.

— И это…

— Сожаление.

Ладно, если не хочет говорить об этом, я не собираюсь настаивать. По расчетам, у нас осталось около 15 часов, чтобы привести мысли в порядок и попытаться уйти из жизни хоть с каким-то чувством собственного достоинства.

Он продолжал вертеть рычаги и ручки приборов. Некоторые работали, некоторые нет. Самая важная — радио — окончательно сдохла. Показалось, что стало теплее. То ли воображение разыгралось, то ли кислород утекал быстрее. Я решил даже не подходить к скафандру, пока совсем не припрет, или вообще в него не забираться. Когда прожил 52 года, что значат какие-то 12 часов, особенно 12 часов медленного удушья.

— Я никогда не писал завещания, — вдруг сказал Джебедайя. — Я просто представить не мог, что оно так скоро понадобится. Полагаю, я должен выразить свою волю, чтобы тот, кто найдет нас, смог доставить его властям. Не то чтобы у меня много чего было…

— Могут пройти века, прежде чем нас найдут, — сказал я. — Система необитаема, и никто не знает, где мы есть.

Тут некая мысль посетила меня, и я усмехнулся.

— Что тут смешного?

— Если у тебя есть какие-то средства на бирже или в банке, то к тому времени, как нас найдут, там могут накопиться миллионы. Жаль, у тебя нет наследников…