Журнал «Если», 1998 № 01
Шрифт:
Возможно, находясь одна в челноке, состыкованном с «Эвридикой», и готовясь к неведомому, она молилась. По крайней мере, я сотворил молитву, хотя был уверен, что Лия обошлась без нее.
«Эвридика» включила двигатели, и я почувствовал, как исчезла невесомость. Внизу не было видно ничего, кроме черноты, но у меня росло ощущение, что мы подвешены в пустоте и не движемся, а к нам на огромной скорости приближается нечто чудовищное. Я сидел в плетеном кресле внутри крохотного пузыря — кабины транспортного корабля, притянутого к «Эвридике» полимерными стропами. Транспортные корабли были набиты приборами под завязку.
Затаив
Внезапно изображение сфокусировалось, и я увидел не один, а бесконечное множество, тысячи, миллионы кругов; поверхность внизу состояла из безупречных кругов с четкими краями. Круги, насколько хватало взгляда, тесно примыкали друг к другу; одни были так малы, что казались точками, другие были настолько неохватны, что терялись в бесконечности. Масштабы кругов были так же неисчислимы, как и сами круги. Круги нигде на залезали друг на друга. Картина была до того четкой, что я поразился, почему только что не мог всего этого заметить.
«Эвридика» падала, продолжая вращение; плазма из ее сопла пересекала пейзаж из кругов, как тонкая карандашная линия. Внезапно внутри кругов я увидел еще круги. Зрелище превратилось в наслоение кругов. Передо мной простерлось необозримое пространство с мириадами отверстий. То был настоящий китайский шарик с миллионами дырчатых поверхностей. Правда, уже видно, что это не слоновая кость, а тени, перемещающиеся вместе с нами. Круги расширялись, грозя нас проглотить по мере приближения к ним «Эвридики». Видит ли это пилот? Видит ли все это Лия?
Поверхность можно было рассмотреть с такой поразительной отчетливостью, будто до нее оставалась какая-нибудь сотня метров. Однако и лазерный высотомер, и радар не показывали ничего, кроме вакуума, а внешняя камера фиксировала только черную пустоту. Я почувствовал два почти одновременных толчка: Толли и Лия дружно отсоединились от «Эвридики». Мы достигли нижней точки, и «Эвридика» на мгновение застыла неподвижно. Не успев обдумать свои действия, я дернул рычаг и присоединился к ним.
Пиротехнические заряды обрезали полимерные стропы, притягивавшие мой транспортный корабль к «Эвридике». Катер, которому я так и не удосужился присвоить имя, начал отвесно падать, но еще до того, как я принял на себя управление, включились стабилизаторы. Моя машина ожила и помчалась на автопилоте прочь от «Эвридики» и ее невидимого, но смертоносного выхлопа. «Эвридика» завалилась на бок и ускорила полет. Вскоре она превратилась в забирающуюся все выше крохотную звездочку. Я остался совершенно один, подвешенный в ужасающей пустоте.
— Отделение состоялось, — сказал я в микрофон, но мои слова потонули в лишенной эха бездне.
Вдруг я обнаружил, что поверхность обладает рельефом: там зияли головокружительные пропасти и громоздились высоченные пики. Я встревожился, удастся ли мне благополучно достичь поверхности, которую отказывались признавать и мой высотомер, и радар, — поверхности, которая могла оказаться и невероятно далеко, и в опасной близости. Но тут последовали толчки, подсказавшие, что полет окончен.
Спустя минуту-другую я увидел над собой катер Толли и его синевато-желтый выхлоп. У меня упало сердце. Такой выхлоп — дурной симптом: у нормально работающего атомно-водородного двигателя выхлоп почти невидим. Катер Толли накренился, завис над плоским участком и благополучно опустился. Я перевел дух.
Если верить приборам, у планеты была атмосфера, хотя при спуске не наблюдалось даже подобия воздушного потока. Приборы показывали наличие в атмосфере кислорода, азота, аргона, двуокиси углерода — в правильных пропорциях, при оптимальном давлении; наличествовали даже пары воды. Казалось, это место создано специально для нас, только нас оно и дожидалось.
Я отключил систему жизнеобеспечения и открыл клапан, чтобы уравновесить давление в кабине с давлением снаружи. Свой защитный костюм предусмотрительно оставил застегнутым. Воздух из кабины не рванулся наружу; я ожидал, что вспыхнут красные индикаторы, свидетельствующие о вакууме за пределами корабля, но этого не произошло. Я покрутил головой и вздрогнул. От внезапного приступа страха свело живот. Набрал в легкие побольше воздуху и медленно выпустил его. Спокойно! Я уставился на приборную панель и уловил позади нее какое-то движение. Перегнувшись, заметил в джунглях проводов черные бусинки немигающих глаз.
Я вытянул палец. Во взгляде птицы читалось недоверие.
— Вылезай, Моряк. Полюбуемся вместе на достопримечательности. Раз уж ты залетел в такую даль, нечего сидеть в тесноте.
— Девочки хотят веселиться, — пожаловался Моряк и неуверенно перешел на мой палец в перчатке. Я опустил его на приборную панель. Ему не полагалось здесь находиться. Он свободно расхаживал по «Орфею», однако в спускаемом аппарате ему было делать нечего. Видимо, он пробрался сюда после ухода техников, пока мы получали последние инструкции.
— Ну, и попал ты в беду, приятель! — сказал я ему.
— Меня кличут «Бедой», — согласился он и занялся перышками у себя на груди. Судя по всему, окружающий ландшафт не вызывал у него никакого интереса. — Мне бы пор-развлечься, бр-раток.
Я наблюдал одновременно за Моряком и за Толли, надувавшей жилой пузырь. Попугай преспокойно дышал местным воздухом и не собирался отбрасывать лапы. Дождавшись, пока надуется пузырь, я вышел. Притяжение оказалось в самый раз. Я не удосужился посмотреть на приборы, но был уверен, что если оно и отличается от земного, то на самую малость.
Через несколько минут появилась Лия. Я некоторое время колебался, прежде чем принять решение. Раз этим воздухом может дышать попугай, значит, он годится и для меня. Я выключил подогрев костюма и снял шлем. Воздух оказался прохладным и чистым.
— Ну и дурень! — сказала Толли вместо приветствия, когда я вошел в жилой пузырь. — Решил покончить жизнь самоубийством на наших глазах?
— Воздух годится для дыхания.
Она удивленно покосилась на датчик.
— Только что на них были другие показатели.
— При спуске приборы показывали стопроцентный вакуум, — заявила Лия, входя в пузырь. Выпрямившись, она сняла шлем и встряхнула волосами. — Потом все изменилось: атмосфера точь-в-точь, как на Земле на уровне моря. Вы смотрели вверх?
Я задрал голову и увидел сквозь прозрачную стенку пузыря безоблачную бледную голубизну.
— Пока мы спускались, у неба вообще не было цвета, — медленно проговорила Лия. — Поразительно: ни черное, ни даже серое, а совершенно бесцветное. А потом, когда мы отвлеклись, все изменилось.