Журнал «Если», 2001 № 03
Шрифт:
Да, в «Книге теней» камера не дрожит, она вполне профессиональна — и это первый шаг к провалу. А чего стоит появление в кадре призрака несчастной ведьмы! Страшно? Да ни капельки! Исчезла недоговоренность, исчезла тайна — и нет фильма. Речь уже не заходит ни о каком гуманистическом посыле — его нет и в помине.
Если трое симпатичных ребят из первого фильма, ненароком попавших в смертельную переделку, вызывают зрительское сочувствие, то компания полусумасшедших авантюристов, нагло нарывающихся на неприятности, провоцирует нас едва ли не на злорадство — во всяком случае, сопереживать им нет ни малейшего желания. Задача «Книги теней» — просто «напустить холоду в штаны».
Первая «Ведьма» стала явлением. Вторая же обернулась откровенной поделкой.
Марина и Сергей ДЯЧЕНКО
Адепты
На пороге Девятых врат
Разумеется, к кинофантастике творчество режиссера Романа Полянского, поляка, родившегося в 1943 году в Париже, имеет мало отношения. Вот мистика — другое дело!
Ощущение «потусторонности» присутствует не только в «Бале вампиров», «Ребенке Розмари», «Макбете», «Чистой формальности» (тут Полянский выступил только как актер, сыграв своего рода представителя Страшного Суда, а не обычного инспектора полиции, заявленного в титрах) и «Девятых вратах», но сквозит в «Отвращении» и «Жильце». А уж тема неотступного Рока заявлена практически в каждой ленте. Пожалуй, лишь картина «Что?» (другое название — «Дневник запретных снов») имеет приметы сатирической фантазии и выглядит как материализация весьма странного сна. Да так и не осуществившийся (из-за разногласий с актером Джоном Траволтой) проект экранизации «Двойника» Федора Достоевского можно было бы отнести к жанру фантасмагории.
Собственно, мотив двойничества — чуть ли не центральный в творчестве Романа Полянского. Как правило, речь идет и о разорванном сознании индивида, способного впасть в шизофренический бред и от «оборотнической» сути самой реальности. В фильмах режиссера реальность представляется перевоплощением чего-то неземного абсолютно непознаваемого, изначально чуждого человеку, который ощущает себя заброшенным в этот мир, тотально одиноким, богооставленным. В понимании Полянского запредельное и дьявольское — это подтверждение ницшеанской формулы «Бог умер». Впрочем, идея сверхчеловека совершенно неприемлема для режиссера — «певца маленьких людей». Причем не столько в традициях Гоголя и Достоевского (хотя с ними и ощущается некое дальнее родство), сколько в манере Кафки, острее всего передавшего отчаяние и растерянность «жильца распадающейся империи», без вины виноватого, а главное — одержимого кошмаром, что, превратившись в какого-нибудь паука, однажды окажется в «паутине Дьявола». И не так уж страшна смерть, поскольку ряд героев Полянского готовы добровольно расстаться с жизнью на самой последней грани безумия. Пугает же именно мрачный удел стать вольно или невольно «служителем Сатаны», вынужденно породниться с ним или даже уподобиться ему, испытав непоправимую метаморфозу.
Но парадокс творчества Романа Полянского в том, что при всей тяге к абсурдно преподнесенной метафизике, к странному юмору, схожему со «смехом висельников», к откровенному заигрыванию с опасностью и вообще со смертью (что в жизни не раз приводило самого режиссера к скандальным ситуациям, а однажды закончилось трагическим исходом, когда банда Мэнсона расправилась с актрисой Шэрон Тейт, женой Полянского) он не очень-то верит в существование сверхъестественного. Фильмы Полянского выстроены настолько искусно и виртуозно, что даже в «Ребенке Розмари» и «Девятых вратах» не останется ни грана мистики, если трактовать их с точки зрения воспаленного воображения персонажей — беременной женщины из Нью-Йорка или излишне впечатлительного торговца антикварными книгами. Подобно тому, как Макбет, доверившись пророчеству колдуний, принимает хитроумную выходку соперников за двинувшийся на него Бирнамский лес, так и другие герои Романа Полянского (например, в «Отвращении» и «Жильце») готовы лишиться ума от того, что им померещилось. Сам же режиссер высмеял такую наивную подозрительность, граничащую с манией, еще в «Бале вампиров», где все растиражированные в литературе и кино мифы о Дракуле восприняты с пародийной издевкой.
Вселенское Зло намного реальнее и даже обыденнее, чем мы себе это представляем. Оно может таиться внутри человека, до поры до времени не ощущающего существования своего «альтер эго»; быть вполне нормальным проявлением неоднозначности человеческой натуры, склонной и к дурным поступкам, и к порочным влечениям (эта тема, начатая еще в польском дебюте «Нож в воде», варьировалась позднее в англо-французских лентах «Тэсс» и «Горькая луна»); представлять угрозу со стороны сил, вторгшихся во вроде бы уравновешенную жизнь («Тупик», «Китайский квартал», «Неистовый»). А в «Смерти и Деве», наиболее политизированной из всех работ постановщика (а ведь он всегда словно кичился своим космополитизмом и неангажированностью), нечто дьявольское приобретает конкретное воплощение в образе бывшего мучителя из застенков одной из латиноамериканских военных диктатур. И наконец, сейчас, когда Полянскому исполнилось уже 67 лет, он, в детстве прошедший через ужасы краковского гетто и издевательства немецких солдат, потерявший мать в концлагере, впервые приступает к съемкам исповедальной картины «Пианист» (кстати, она основана на воспоминаниях польского музыканта и композитора Владислава Шпильмана) об узнике, сумевшем пережить Холокост и сохранившем способность творить.
Если попытаться применить методику психоанализа, все страхи, мании и подозрения, от которых Роман Полянский стремился избавиться в своих фильмах на протяжении сорока лет, гнездятся отнюдь не в ирреальном мире, «по ту сторону добра и зла» (вспомним еще одно понятие Ницше), а в обостренных переживаниях маленького мальчика, для которого действительность оказалась хуже любого кошмара. Ад, устроенный людьми на Земле, куда более безжалостен и жесток, чем все ужасающие подробности Страшного Суда или натуралистические живописания мук грешников в «геенне огненной».
Затворничество в гетто своеобразно трансформировалось в подчас навязчивое создание на экране замкнутого пространства с ограниченным числом персонажей («Отвращение», «Ребенок Розмари», «Жилец», «Смерть и Дева»). Узниками в замках чувствуют себя герои «Бала вампиров» и «Макбета». Ощущение клаустрофобии возникает даже в тех случаях, когда действие происходит вроде бы на открытой территории, чаще у моря или в море («Нож в воде», «Тупик», «Что?», «Пираты», «Горькая луна»). Даже персонажи, нормально существующие в толчее городских мегаполисов, встретившись с опасностями за пределами привычного ареала обитания, начинают испытывать своего рода агорафобию и манию преследования («Китайский квартал», «Неистовый», «Девятые врата»). Более того, какое-либо конкретное место, допустим, Чайнатаун в Лос-Анджелесе, вдруг оказывается мистически проклятым, и туда лучше вообще не соваться, дабы не попасть в лапы смерти.
Тем не менее многих удивляет, что Роман Полянский часто предпочитает не переходить самый последний рубеж (и в своей последней ленте «Девятые врата» он опять остановил героя на пороге Ада). Но вот теперь, став членом Академии изящных искусств во Франции, гражданином которой он является с 1979 года, получив звание почетного доктора в родной киношколе в Лодзи, а также удостоившись чести быть отныне почетным гражданином этого города, Полянский через 38 лет возвращается в Польшу, чтобы снимать на аутентичной натуре невыдуманную историю о подлинном вместилище Зла. До подобного не додумались самые изощренные мистики. Реальность куда мрачнее кошмарных фантазий. Массовое уничтожение людей осуществлялось не злобными инопланетянами, а человекоподобными существами, в которых не осталось ничего человеческого за душой. И это происходило не в предостерегающей антиутопии типа «Войны миров», а в ходе событий второй мировой войны.
Остается только увидеть воочию, как мир за порогом Девятых врат наконец-то будет показан на экране. И покажет его тот, кто там когда-то побывал и несколько десятилетий не решался опять заглянуть туда даже через визир кинокамеры. Почему-то думается, что это будет своего рода «2001 год: земная одиссея» — фантастика наоборот, антиутопия о прошлом.
Сергей КУДРЯВЦЕВ
ФИЛЬМОГРАФИЯ РОМАНА ПОЛЯНСКОГО
1962 — «Нож в воде» (Noz w wodze), Польша.
1965 — «Отвращение» (Repulsion), Великобритания.
1966 — «Тупик» (Cul-de-sac), Великобритания.
1967 — «Неустрашимые убийцы вампиров: бал вампиров» (The Fearless Vampire Killers: Dance of the Vampires), Великобритания — США.
1968 — «Ребенок Розмари» (Rosemary's Baby), США.
1971 — «Макбет» (Macbeth), Великобритания.
1972 — «Что?: дневник запретных снов» (Che: Diary of Forbidden Dreams), Италия — Франция — ФРГ