Журнал «Если», 2005 № 07
Шрифт:
…Стоя в толпе под сине-бело-красными триколорами, со сладким замиранием в душе и восторженным холодком вдоль позвоночника он смотрел, как по лотку гильотины катится голова Людовика, надсаживаясь, кричал: «Виват, Робеспьер!» — и пел «Марсельезу». Потом он ходил на место казни, как на работу, обсуждая с другими такими же ценителями все нюансы процесса, повторяя имена казненных аристократов, подмечая особенности их поведения в последние минуты, узнавал, когда состоится следующая казнь и кто намечен, а прощаясь с друзьями-ценителями, говорил: «До скорой встречи, граждане!». Особенно волнующими их небольшой кружок счел казни Марии-Антуанетты, эбертистов, Дантона со сторонниками, а потом и самого Робеспьера вкупе с Сен-Жюстом и Кутоном; последовавшая за ними чернь уже не могла довести отточенное за годы революции чувство эстетического наслаждения до былой степени накала, но приходилось довольствоваться и малым, революция постепенно шла на убыль, а когда гильотину убрали с Гревской площади, он словно осиротел, жизнь потянулась серая и пресная,
…Густав был агентом тайной полиции Австро-Венгерской монархии, мелкой сошкой, всю свою жизнь положившим на ревностное служение династии Габсбургов. Но до больших чинов не дослужился, а жизнь уже подходила к концу, и давно уже юношеские пылкие мечты о великих свершениях сменились рутинной тягомотиной и всепоглощающей, ничем не прошибаемой скукой. В нынешнем, 1912 году он мечтал лишь о скорейшем наступлении года следующего, когда можно будет уйти в отставку с приличным пенсионом за выслугу лет. Тоже скука, но не надо будет, по крайней мере, и в зной, и в холод таскаться по улицам, выслеживая разный сброд, и выполнять задания, в которых давно уже он не видел ни смысла, ни интереса. Впрочем, начальство, учитывая его годы, в последнее время давало ему поручения не слишком обременительные. Вот сейчас он пас одного русского революционера, находящегося в Вене проездом. Чистая формальность — ведь ясно же, что не будет революционер, разыскиваемый полицией собственной страны, светиться, участвуя в противозаконных акциях в соседнем государстве. Однако выявить его связи, конечно же, нелишне. Да и тот факт, что остановился он в доме одного российского эмигранта в непосредственной близости от дворца императора, тоже настораживает…
И вот Густав сидит за столиком открытого кафе на Рингштрассе, не спеша цедит молоко из высокого стакана (самое дешевое из того, что здесь подают, и единственное, что не вредит его желудку), курит трубку, делает вид, что увлеченно штудирует эзотерический журнальчик «Остара», и время от времени скашивает глаза на соседний столик, где его поднадзорный, желтоглазый брюнет в возрасте Христа, с нормальным именем Иосиф, но совершенно непроизносимой фамилией Джугашвили, сидит, погруженный в какие-то свои мысли, и потягивает не то рейнское, не то мозельское.
Возможно, здесь назначена встреча.
Возможно, он кого-то ждет.
Густав тоже ждет, терпения ему не занимать, это одно из его профессиональных качеств. Заполняя ожидание, он цепким взглядом окидывает кафе, подмечая детали окружения, которые, благодаря фотографической памяти, он сможет припомнить и много лет спустя. Если понадобится, конечно. Это тоже профессиональное качество. Он отмечает, что кафе заполнено, за столиками практически нет свободных мест, однако никто не подсаживается к его подопечному, как будто вокруг него разлита аура неприступности. Чего-то чуждого или неприятного… Люди уходят, люди приходят, но к столику поднадзорного Йосси, как для краткости окрестил его Густав, никто не приближается. Потом внимание Густава привлекает появившийся в кафе молодой человек с бледным, костлявым лицом и острым носом, с нелепой, спадающей на лоб челкой, с голодным блеском в глазах и в дешевом пиджачке. Весь из себя такой прозрачный. Под мышкой у молодого человека большая папка из твердого картона, из которой он извлекает несколько акварелей и принимается ходить от столика к столику, пытаясь всучить кому-нибудь из посетителей свои шедевры. Большинство сидящих за столиками отмахиваются не глядя, кто-то для приличия берет одну-другую акварель, разглядывает, качает головой и возвращает автору. Молодой человек знаком Густаву. Он не раз видел его на заседаниях разных оккультных обществ и на спиритических сеансах Эрнста Пречше. Разумеется, Густав посещал эти сборища по служебной надобности, однако при этом сам незаметно заразился оккультными идеями, поверил в астральный мир и реинкарнацию. Не так, чтобы стал восторженным мистиком, но поверил. А вот этот юный художник, тот всему мистическому внимал с расширенными блестящими глазами и, казалось, временами впадал в транс. Однако как же его зовут? Ай, плохо! Ведь хваленая память Густава должна в тот же миг выдать имя, фамилию и прочие сведения, а вот нет… молчит… Да, пора, пора на покой…
Тем временем молодой человек смог-таки всучить кому-то одну из своих картинок, на которых, как знал Густав, он чаще всего изображал фасады старинных венских домов и дворцов. Художник тут же спрятал остальные акварели в папку, подошел к стойке, заказал большую чашку кофе и бутерброд, огляделся в поисках свободного места. Интересно… и куда же он?… А-а, прямо к столику поднадзорного Йосси, который все так же не спеша потягивает свое вино.
Густав насторожился. Случайность? Или?… Да нет, ерунда. Что общего может быть у заезжего революционера, и на каторге сидевшего, и в терактах участвовавшего, человека жесткого и практичного, с нищим художником-оккультистом? Молодой человек тем временем наклонился к подопечному Йосси, что-то спросил — из-за гула голосов в кафе слов не разобрать, — тот оторвался от своих дум, бросил на художника быстрый, оценивающий взгляд, сделал небрежный разрешающий жест и вернулся к своим мыслям и своему вину. Художник приставил папку к ножке стола, присел на стул и с жадностью набросился на бутерброд и кофе. Быстро покончил и с тем, и с другим, но уходить не спешил, а продолжал сидеть за столиком, только слегка расслабился и откинулся на высокую спинку стула. Густав поверх страниц журнала внимательно следил за обоими. Завяжется ли между ними беседа? Может, они попытаются незаметно что-то передать друг другу? Но нет, нет… Наметанный глаз и интуиция старого сыщика подсказывали, что между этими двумя нет никакой связи. Сидят себе, думая каждый о чем-то своем, Лишь временами косятся друг на друга, как это делают незнакомые люди, случайно вынужденные делить ограниченное пространство. Вот наконец молодой человек глубоко вздохнул и поднялся из-за стола, сделав это довольно неловко. Столик пошатнулся, и поднадзорному Йосси пришлось подхватить стакан, чтобы вино не расплескалось. Он метнул в художника яростный взгляд желтых тигриных глаз. Но, услышав в ответ робкое «энтшульдиген», лишь пожал плечами и отвернулся. Молодой человек подхватил свою папку с рисунками и поспешил прочь. Только сейчас из глубин памяти Густава выплыло его имя — Адольф Шикльгрубер. Нет, конечно же, нет — смешно даже предполагать, что между этими двумя может быть что-то общее…
Густав вышел на пенсию в следующем году, но заслуженным покоем наслаждался недолго — старая, запущенная болезнь желудка свела-таки его в могилу. Умирая, он надеялся, что места и времена, в которых ему суждено будет возродиться к новой жизни, будут более зрелищными и интересными, чем родимая буржуазно-пристойная и до неприличия скучная Вена…
…стоя в толпе под красными знаменами, он, затаив дыхание, слушал выступление вождя сознательных пролетарских и солдатских масс Владимира Ульянова с броневика…
…стоя в толпе под бело-сине-красными триколорами, восторженно аплодировал выступлению президента РСФСР Бориса Ельцина с бронетранспортера…
…стоя в толпе под черно-желто-белыми триколорами, криками ликования приветствовал выступление генерала Александра Бушкова с армейского ховеркрафта…
…под конец он просыпается в отсеке-пенале на 98 этаже стоэтажного двеллинга-обиталища и, поскольку его жизнь протекает в трех разных плоскостях-измерениях — сон, реал, виртуал, — то, как обычно, при переходе из одного модуса бытия в другой он испытывает некоторую потерю ориентации. А сообразив, в какой реальности находится, со вздохом включается в обязательную рутину дня. Сначала — умыться в крошечном совмещенном санузле. Затем, налепив на все тело медицинские датчики, полчаса попотеть на тренажере, задавая нагрузку на все органы и части тела. Без этого не будешь допущен ни к завтраку, ни к работе, ни к последующему заслуженному отдыху. После тренажера снова санузел и душ. В окошко распределителя в крошечной кухне-прихожей, дверь которой выходит в общий коридор этажа, вываливается пакет с завтраком. Разогреть в микроволновке. После завтрака можно минут пять постоять у единственного в пенале окна, созерцая открывающийся вид, городской, так сказать, пейзаж, любоваться которым может лишь полный идиот, поскольку прямо перед его окном находится, заслоняя весь обзор, другое такое же стоэтажное обиталище. Но по расписанию положено стоять у окна, и он стоит, зная, что все 40 ООО жителей его двеллинга делают то же самое и что у каждого окна обиталища напротив тоже стоит проживающая там единица и пялится на его здание. Хорошо хоть этаж высокий и небо видно, там все же бывает какое-то разнообразие.
Все, пятиминутка умиротворенного расслабления после завтрака завершена, теперь за работу. Нейрошлем надеть, шунты активировать, войти в Сеть. Просмотр меню заданий на сегодня. Вздохнуть и с головой погрузиться в каждодневную рутину — селекция и структурирование конструктов, сращивание и, наоборот, разделение семантических ядер мнемофайлов, латание вызванных вирусами пробоин, выявление паразитных анклавов… Разумеется, с перерывами для выполнения коротких гимнастических комплексов и рутинными размышлениями о своей горестной участи, ведь некоторые его коллеги по воспиталищу смогли заполучить работу в реале — ремонтниками, электриками… из его группы даже один сантехник вышел.
Стандартные действия, стандартные, пустые, не имеющие никаких последствий мысли…
Но вот обязаловка закончена, сегодняшние задания выполнены, обед съеден, и наступает момент священнодействия, момент, когда наконец не за него решают и выбирают, а решает и выбирает он сам. Перед его глазами проплывают разделы и подразделы меню виртуальных реальностей и связанных с ними игр. С фантастикой и мистикой он решил сегодня не связываться — ему хотелось экшена на каком-нибудь историческом фоне и с элементами эротики (мог себе позволить — секс-квота на месяц еще не выбрана, поэтому лучше надеть специальный латексный памперс с многочисленными датчиками обратной связи на эрогенных зонах и с приемником спермы). Только вот какую эпоху выбрать? Он просматривал списки: Древний Египет, Рим, Иудея, шумеры, Вавилон, Океания, империя инков, древнекитайские империи и династии…
В поле зрения вплывает название «Неолит». Что-то новенькое. Он заинтересованно активировал аннотацию. Та была более чем лапидарной: «Охота на мамонтов, миграция стойбищ, пиры, пляски у костров».
Ладно. Пойдет. Этого он еще не пробовал. Он решительно фиксирует свой выбор и проваливается в виртуал…
…охотник Иканга уселся на траву и помотал головой, отделываясь от ярких и непонятных видений, не зацепившихся за его память, уже ускользающих, тающих и бледнеющих, оставивших после себя лишь воспоминание о том, что он, Иканга, пережил что-то важное и значительное…
Охотник быстро вскочил на ноги и бегом припустил по склону утеса к кострам, вокруг которых соплеменники предвкушали начало радостного пира…