Журнал «Если», 2006 № 09
Шрифт:
— По-твоему, барона убил мальчишка? — маг отхлебнул еще пива. — Старший сын, байстрюк? Кноф?
Яма под лопатами землекопов становилась все глубже.
— Когда, ты говоришь, он сбежал? — я подтянул к себе свою кружку.
— Три дня назад. Уже, считай, четыре.
— И не пришел к матери, — я размышлял вслух. — У него есть друзья в поселке?
— Я почем знаю… Мальчишки жили тихо, как мыши, спали внизу, в одной комнате со слугами, вставали рано. Никаких особенных развлечений им не полагалось. Конечно, Нэф учил их арифметике и йолльскому,
— Думаю, — медленно начал я, — то есть если бы я был на месте этого Кнофа… Погоди, сколько ему лет?
— Пятнадцать.
— Тощий, довольно высокий, волосы длинные, темные, нос курносый, веснушки, одет по-крестьянски?
— Да. Откуда ты?…
— Я его видел. Он уехал на поезде в Дальние Углы позавчера вечером, на закате.
И я рассказал Аррфу о мальчишке, вскочившем на тот самый поезд, с которого я сошел. Теперь мне понятен был восторг юного беглеца: рожа с высунутым языком, которую он скорчил мне, предназначалась на самом деле его отцу-барону. И, возможно, магу.
— Получается, мы ехали за ним по пятам, — помолчав, сказал Аррф. — Еще несколько минут — и заметили бы.
— Ничего подобного. Он мог весь день просидеть на станции, прятаться под платформой, например. Для него очень важно было не попадаться вам на глаза и успеть на поезд… Зато теперь мы точно знаем, что барона он не убивал.
— Почему? Он мог вернуться.
— Из Дальних Углов? Оттуда пять дней пешего пути! А обратный поезд — я видел — прошел только сегодня утром!
Аррф отодвинул тарелку. Я поморщился: запах его недоеденных котлет смущал меня больше, чем тяжелый дух смерти, воцарившийся в доме.
— А я был уверен, что это он, — тихо сказал маг. — Он ненавидел отца. Хуже — презирал.
— За что? — я понимал, что вопрос идиотский, но придержать язык не успел.
Маг прищурился:
— А за что его презирали женщины, с которыми он спал? За что все вы ненавидите нас?
— Может быть, за то, что вы явились на нашу землю, чтобы убивать и насиловать? — предположил я. — И нести йолльский закон туда, где его не хотят знать?
— Мы?! — он поперхнулся. — Мы принесли избавление от эпидемий, которые убивали без разбора и когда-нибудь прикончили бы весь остров! Мы возвели больницы и школы! Мы построили дороги и пустили по ним поезда! Ты уже не помнишь, что до йолльского вмешательства здесь умирал каждый второй младенец? Ты не помнишь нищеты, в которой вы все поголовно жили?!
— Я получил хорошее образование, мясоед, — отозвался я холодно. — Все эти «аргументы» я пересказывал у доски наизусть.
— А как тебе удалось получить образование? Как ты вообще выжил в Некрае? Что, не йолльцы подобрали тебя и отмыли? Не йолльцы отправили в школу? Университет, где ты учился, не был построен на йолльские деньги? Или стипендия, которую ты получал…
— Ты забыл сказать, что предварительно йолльцы убили моего деда.
— Ты забыл сказать, что перед этим Осоты убили несколько тысяч человек!
— Ты забыл, что эти люди пришли на мою землю с оружием.
— С оружием, с металлургией, с лекарствами… Сказок не бывает: мы победили, потому что сильнее. Умнее. Подвижнее. Мы пришли к вам, а не вы к нам — мы успели первые. А значит, строим мир по собственному разумению — так, как считаем нужным.
— Йолльский закон — самый человечный и справедливый, — я ухмыльнулся.
— Йолльский закон — результат опыта многих поколений, — тихо сказал Аррф. — Плод работы лучших умов и великих душ. Большое счастье для острова — то, что он получил закон Йолля. И если ты этого не понимаешь, растение, поймут твои дети!
— У меня никогда не будет детей, — отозвался я шепотом. — Твоей милостью, мясоед.
Расспросы стражников и слуг ничего не дали. Все они были йолльцами, не считавшими нужным запоминать имена и лица крестьянских девушек, даже если этих девушек удостаивал вниманием хозяин. Какой-нибудь особой, запавшей в сердце барона прелестницы никто из слуг не вспомнил, не выделил из общей вереницы. В поведении барона накануне смерти не обнаружилось ничего странного, он не упоминал никаких имен, к исчезновению старшего сына относился спокойно: погуляет, мол, и вернется.
Миновал полдень. Барона похоронили наскоро, без каких-то особенных ритуалов, без надгробных речей. Только слуги, желающие поскорее справиться с печальным и неприятным делом. Только мы с Аррфом — последний друг барона и (так получилось) его последний враг.
— Кто бы мог подумать, что у йолльского наместника будут подобные похороны, — грустно сказал маг.
Я промолчал. Мы стояли над свежей могилой, сами почти мертвецы. Я вдыхал запах сырой земли: в нем не было трагедии. Только память о лучших днях.
— Ты бы не путался под ногами, Осот! Иди к деду!
По всей опушке горели костры, превращая в пепел кору и сучья, превращая хмурое утро в яркий весенний день. Десятки вил выбрасывали из ям подгнившее сено, десятки тяпок рыхлили землю, перемешивая ее с пеплом. Дед сидел в стороне, на белой и твердой его ладони лежали два десятка желудей.
— Погнали тебя? Садись… Они торопятся. Припозднились мы с новым домом для молодого Вячки.
Мальчик сел рядом на свежеспиленную колоду. Дед перекатывал на ладони желуди, любуясь блестящими боками и крепкими круглыми шляпками.
— Глубокие корни, — бормотал дед. — Всю бы Цветущую зарастить дубами, да ведь и землю надо поберечь. Она всем корням дает силу, и если много тянуть — истощится и высохнет. Вот мы дом здесь вырастим — потом долго, долго опушку надо будет сдабривать… Этот мне не нравится, — он уронил под ноги самый маленький и тусклый желудь. — Выпил я сегодня, Осот. Выпил, ты меня прости. Нелюди, говорят, уплыли на своих кораблях, только ветер свистел. А не уплыли, так уплывут… Нехорошо трупом землю удобрять. Кто знает, что на тех полях вырастет… Нелюди ушли, веснаров им не одолеть. Вот так.