Журнал «Если», 2006 № 11
Шрифт:
Но какова жестокая ирония судьбы, если единственный во всем мире мужчина, которого она от всего сердца никак не желала бы видеть mauve… вдруг именно таковым и окажется на поверку?!
В конце концов, поразмыслив, Эмма приняла благоразумное решение довольствоваться лучшей стороной того, что уже имеет. По крайней мере, она больше не одинока. И за достаточно долгий период совместного существования они уже притерлись и вполне комфортно чувствуют себя в компании друг друга. Помимо этого, они разделяют не только интеллектуальные удовольствия, но и неизбежные домашние хлопоты и дела. Родерик постепенно стал образцовым мастером на все руки, в то время как она неуклонно
Эмма взяла себе в привычку с пунктуальностью снабжать его изысканной, но плотной едой, полагая, что мужчины — подобно питонам! — наиболее безопасны, когда их желудки туго набиты. Скрывая тот факт, что она кормит два рта вместо одного, Эмма стала заказывать добавочные продукты прямо из Городского депо, где с огромным удовлетворением обнаружила гораздо большее разнообразие полуфабрикатов и сырых компонентов, чем можно было когда-либо отыскать на полках их деревенского микромаркета (случалось, и слегка засиженных мухами: так что эта Банда Прогрессистов кое в чем, возможно, все-таки была права).
В результате шедевры ее кулинарного искусства стали еще более соблазнительными и были представлены в заметно более широком ассортименте. В последнее время Эмма начала отдавать предпочтение традиционным английским блюдам, как то: крепкие мясные прозрачные бульоны, запеченный свежий дуврский палтус (доставленный из рыбных садков в Сассексе), тушеные потрошки, жареный ростбиф по-лондонски, йоркширские пудинги, свиные отбивные на косточке, пироги с почками, с голубиными грудками, с яблоками, а на десерт непременно свежие ягоды под пышно взбитыми сливками (жирными и обязательно из Девоншира!). И уж конечно, у них на столе никогда не переводились горячий цейлонский чай и знаменитые Эммины тартинки с патокой.
Дабы удержать в приемлемых границах разбухающую талию (у подлинных роботов нет такой проблемы, и потому ее надо было тщательно скрывать), Родерик и Эмма регулярно предпринимали долгие пешие прогулки, иногда на целый день. В деревне скорр привыкли к такому зрелищу, и почти никто не обращал внимания, как они вдвоем упорно преодолевали все неровности, заросли и болотца окрестного пейзажа. Родерик шагал неторопливо, тяжелой, равномерной поступью, с неподвижным корпусом, живо напоминая любому случайному очевидцу о классических ДМ (двумерных) и ЧБ (черно-белых) франкенштейновских ужасах, что обычно показывают по телли только очень поздно, в ночное время.
Как-то вечером после долгой прогулки, когда Эмма собирала скромный, но милый букет из полевых цветов, а Родерик объяснял ей ботанические и геологические особенности здешнего мохового болота, они решили ограничиться лишь холодным, но чрезвычайно вкусным и питательным ужином на кухне, а потом с комфортом расположились в гостиной, потихоньку попивая коллекционную мадеру многолетней выдержки из красивых хрустальных кубков.
Телли уже давно стоял слепой, глухой, немой и холодный, поскольку ни Эмма, ни Родерик никогда не питали к нему особенного пристрастия. Их мирные домашние вечера были посвящены приятному пищеварению, интеллигентным беседам, а в последнее время еще и неторопливому чтению вслух старинных романов, написанных замечательным пером Джейн Остин. После того как Родерик продекламировал очередную поучительную главу из романа «Разум и чувства», Эмма вдруг спросила у него: отчего спокойная, изящная и рассудительная беллетристика XIX века настолько больше говорит сердцам современных людей, чем довольно бессвязные и почти бессмысленные разглагольствования XX и XXI столетий, которые лишь по чистому недоразумению назывались романами?
— Должно
— Именно так я и подумала! — горячо воскликнула Эмма. — Хотя не смогла бы сформуливать мысль столь четко и ясно, как умеешь ты… Ах, не нальешь ли мне еще капельку этой дивной мадеры? Я так рада, что ты согласился подобрать винтаж сам, Родерик. Ты просто настоящий connaisseur [9] , а я… — тут Эмма мило улыбнулась ему, — самая обычная потребительница.
9
Знаток, ценитель (фр.).
— С удовольствием, ma cherie, только прикажи, — галантно откликнулся connaisseur, с польщенной улыбкой подливая ей вина.
— Кубок, наполненный южным теплом… — с мечтательным видом процитировала она нараспев, пытаясь припомнить, кого же именно цитирует.
Усталая, разгоряченная, слегка одурманенная мадерой, Эмма совершенно позабыла о присутствии Родерика. Она так привыкла к нему, что он нисколько не мешал ее комфортному погружению в собственные приятные мысли, неторопливо проплывающие в мозгу. Эмма думала о своем счастливом детстве, о дорогом покойном папе, о новых изысканных рецептах, которые она предполагала попробовать, о том, можно ли заставить пионы нормально цвести в ее саду, о новом платье для визитов и о неисповедимых путях Провидения.
Она не знала, что физические нагрузки, отличная еда и доброе вино своим объединенным воздействием окрасили в теплый тон ее бледную кожу, мазнули румянцем ее высокие скулы. Эмма не знала также, что несколько килограммов, добавленные к ее весу усиленным питанием, пошли на пользу сухощавой фигуре, которая теперь казалась совсем не такой угловатой, а более округленной, более… Уж не знаю, право, возможно ли использовать это слово в подобном контексте? Так или иначе, но Эмма выглядела гораздо более аппетитной.
Она даже не заметила, что Родерик уставился на нее не отрываясь. Возможно ли, что он вдруг увидел хозяйку дома в совершенно новом свете?…
Внезапно он неловко прочистил горло. Эмма очнулась от глубокого мечтательного транса, спровоцированного как плотным ужином, так и отменной мадерой, и повернула к нему зардевшееся лицо.
Какую-то секунду невероятно бесконечной длительности они смотрели прямо в глаза друг другу. Он все еще оставался в своей обычной маске, и внезапно его двойная идентичность — живые глаза натурального человека и отливающая перламутром идеальная искусственная плоть — произвела на замершую Эмму столь сильное и странное впечатление, что на полминуты она даже позабыла, как надо дышать.
Это был Родерик… Ее Родерик!.. Мужчина, которого она спасла… дала ему имя… почти изобрела!
— Боюсь, что ты даже вообразить себе не можешь, Эмма, — проговорил он хриплым шепотом, — сколь безмерно я счастлив делиться знаниями с тобой…
— Ах, Родерик! — Эмма поспешила снова отвернуться от него, потому что теперь ее лицо запылало жарким румянцем. — Ты такой замечательный учитель, что я… — сказала она в сторону, как в театре. — Я бы с огромной радостью научилась у тебя… всему. Всему, чем ты желаешь со мной поделиться!