Журнал Наш Современник 2007 #3
Шрифт:
“Выбранные места…” являются лучшим делом Гоголя в качестве проповеди не потому, что они совершенны как проповедь (всё-таки эффективность её в этом случае оставляет желать лучшего). А потому, что дальнейшее движение (не механическое, а качественное) Гоголя на этом пути после этой книги прекратилось. Дальнейшим движением должно было быть не просто повторение того же самого, а нахождение нового, более совершенного качества, то есть более эффективного способа проповеди.
Поэтому для Гоголя так мучительна была ситуация, когда он знал свою задачу и не мог найти соответствующих слов для её воплощения. 2-й том “Мертвых
Именно это обстоятельство стало для Гоголя трагедией, а не отрицательное отношение публики к “Выбранным местам”. К непониманию обществом его книги Гоголь относился довольно спокойно, потому что знал: у каждого — своя правда. “Мы все идём к тому же, но у всех нас разные дороги, а потому, покуда ещё не пришли, мы не можем быть совершенно понятными друг другу”. (Из письма П. В. Анненкову 1847 года.)
Трагедией для Гоголя стала остановка на его пути проповедника и миссионера. Однако сама жизнь Гоголя была непосредственно связана с его деятельностью. Он писал в 1850 году: “Работа — моя жизнь. Не работается — не живётся, хоть покуда это и не видно другим”.
В этой фразе можно найти разгадку его болезненного депрессивного состояния — и не только последних дней жизни, но и в более ранние её периоды. Его физическое состояние и само существование были как бы заложником его движения вперёд, и не только в художественном творчестве, но и в его миссионерской деятельности.
2-й том “Мертвых душ” стал продолжением, скорее, не 1-го тома, а “Выбранных мест…”. Продолжением, но не развитием, не движением вперёд, а остановкой на пути. Это понял даже такой далекий от литературы человек, как духовник Гоголя о. Матвей Константиновский, который считал, что 2-й том не нужен, потому что над ним будут так же смеяться, как над “Выбранными местами…”.
Считающаяся столь мрачной роль о. Матвея в судьбе Гоголя сводилась, в сущности, к тому, что он призывал Гоголя не останавливаться на полпути, а продолжать движение. Может быть, это довольно жёсткий совет, который выполнить очень трудно. Но это было единственным спасением.
Таково свойство пути, по которому шёл Гоголь, пути проповедника: или нужно идти вперёд, или невозможно существовать. И не о. Матвей это выдумал.
Если посмотреть не с бытовой, эмоциональной, а с более рациональной точки зрения на то непонимание, которое окружало книгу “Выбранные места…” и доставило Гоголю столько неприятных впечатлений, то и оно, в сущности, было советом идти дальше и найти более совершенный способ проповеди, чем “Выбранные места…”.
Однако никто не мог бы дать ему готового решения — как конкретно, каким образом ему идти дальше по его пути, какую новую и более эффективную форму должна приобрести его проповедь. Уж это конкретное решение мог найти только он сам.
Дело не в том, что окружающие не хотели этого делать, они этого просто не могли сделать. Для совершения этой трудной работы нужны были огромные творческие возможности Гоголя. Даже если его творчество в этом случае вышло бы за пределы искусства и литературы.
Здесь невозможно не вспомнить известный слух о якобы имевшем место намерении Гоголя стать воспитателем наследника престола. О нём, в частности, писал В. Г. Белинский в письме Гоголю 1847 года.
“Гимны властям предержащим хорошо устраивают земное положение набожного автора. Вот почему распространился в Петербурге слух, будто Вы написали эту книгу с целию попасть в наставники к сыну наследника”.
Этим предполагаемым намерением некоторые современники Гоголя объясняли появление такой “верноподданнической” книги, как “Выбранные места…”. Намерение Гоголя, скорее всего, было мнимым или уж слишком робким и неуверенным. Но в любом случае оно само по себе не могло стать причиной создания такой книги — источник вдохновения должен быть в данном случае гораздо более основательным.
Могло быть только совпадение вышеназванного желания и задачи всей жизни Гоголя. Понятно, что в стране, где существует самодержавная власть, передающаяся по наследству, воспитание наследника, а значит, и влияние на него, означает и реальную возможность влияния на общество в целом. Что Гоголю и нужно было, как видно из содержания книги. Правда, в случае с наследником литература тут уже была бы ни при чём, но и в случае с “Выбранными местами…” она тоже уже почти ни при чём.
Гоголь опровергал подозрения в том, что он в должности воспитателя наследника ищет выгоду. Его отношение к этому выражено в неотправленном письме В. Г. Белинскому 1847 года.
“Никакого не было у меня своекорыстного умlt;ыслаgt;. Ничего не хотел lt;яgt; ею выпрlt;ашиватьgt;. [Это и не в моей натуре]. Есть прелесть в бедности. Вспомнили б вы, по крайней мере, lt;чтоgt; у меня нет даже угла, и я стараюсь только о том, как бы ещё облегчить мой небольшой походный чемодан, чтоб легче было расставаться с [миром]”.
Но ясно, что должность воспитателя наследника подразумевает не только выгоду, но и возможность проповеди (хотя В. Г. Белинский этого как будто не замечает и ставит эту должность в один ряд с другими). От этого намерения — проповедовать, может быть и на должности воспитателя, — Гоголь не отказывался. Он просто не упоминал об этой стороне вопроса. Может быть, просто потому, что В. Г. Белинский был не тот человек, которому Гоголь стал бы рассказывать о таком предмете.
Действительно, В. Г. Белинский и другие его современники могли “лицом к лицу лица не увидать”. Но следовать такому близорукому взгляду теперь, по прошествии многих лет, невозможно. Почему сейчас этот слух воспринимается так негативно и остается своего рода “тёмным пятном” на жизни Гоголя? В то время как никакого темного пятна там нет.
Понимание этого обстоятельства, как и самой книги “Выбранные места…”, во многом зависит от видения в судьбе Гоголя его проповеднической деятельности. То есть не исповеди — неудачной и нелепой, а проповеди, осуществленной очень умело и, если можно так сказать, профессионально.
Если видеть в книге “Выбранные места…” лишь исповедь, то, конечно, слух о наследнике выглядит совершенно чуждым явлением, не имеющим к Гоголю никакого отношения.
Исповедь, действительно, дело личное и, может быть, безответное. Это, скорее всего, монолог. Проповедь — дело общественное, а не личное дело автора. Это настолько же дело общества, насколько дело самого проповедника. Проповедь не бывает в пустоте, в пустыне, она подразумевает ответ на неё тех, к кому она обращена. Ответ, то есть её результат, сообщение общества о реакции на проповедь, об изменении его в результате проповеди (для чего она и существует).