Журнал Наш Современник №5 (2002)
Шрифт:
Ще як були ми казаками,
А унii не чуть було,
Отам-то весело жилось!..
Аж поки iменем Христа
Прийшли ксьондзи i запалили
Наш тихий рай. I розлили
Широко море сльоз i кровi,
А сирот iменем Христовим
Замордували, розп’яли...*
Нет, о том, что такое была уния, помнят и в “раскольническом” УПЦ КП (т. е. у “филаретовцев”), и в УАПЦ (т. е. у “автокефалов”). Так, еще в 1996 году, в разгар религиозных противостояний на Западной Украине, епископ Мефодий, управляющий делами канцелярии Украинской Автокефальной Православной Церкви, рассказывал, знакомя корреспондента “НГ” с той малознакомой даже и российским поборникам православия страницей украинской религиозной жизни, какую являет противостояние именно автокефалов и греко-католиков на Западной Украине. Сетуя на отсутствие поддержки со стороны МП, к которой УАПЦ обратилась в начале этого противостояния, епископ Мефодий поведал, что их, кого в Москве именуют раскольниками, униаты считают “агентами Москвы”, борьба же принимала формы самые жестокие: “Если берешь в руки исторические хроники XVI—XVII веков, книги, написанные кровью и слезами, и смотришь на сегодняшние методы католицизма, то это почти один к одному. Становится страшно —
А в издаваемом УПЦ МП журнале “Православний вiсник” за год до прибытия папы в Киев можно было прочесть интересную статью Михаила Рожко по истории православных церковных братств XVI—XVIII веков, где напоминалось, что этот новый тип братств родился в ответ именно на Люблинскую (1569 г.) и Брестскую (1596 г.) унию. “...Первоочередной задачей их была защита святого украинского православия, над которым навис беспощадный смертоносный меч латинизации, полонизации украинского народа. Отсюда народились братства, основная деятельность которых была направлена на защиту родной Церкви и своего народа от западного оккупанта, который хорошо усвоил принципы времен Римской империи: если хотите уничтожить народ — убейте его язык, веру, культуру”.
При такой, как видим, живой и всеобщей национальной памяти, к тому же актуализированной текущими событиями на Западной Украине и явно ощущаемым присутствием за ними Польши (об этом прямо говорил епископ Мефодий), не без оснований можно было ожидать мощной и широкой волны протестов.
Разумеется, по самой специфике церковной жизни такие протесты потребовали бы и духовного руководства, и благословения, но именно таковых и не было. В известном смысле, события на Украине развернулись в формате, прямо противоположном греческому: если там, при впечатляющих демаршах духовенства, явно не хватало потенциала живой кровоточащей памяти в народе, то на Украине, при наличии весьма мощного потенциала таковой, он остался не задействованным. Причем, на мой взгляд, именно вследствие сознательно выбранной тактики поведения духовенства, в первую очередь — УПЦ МП, которую все, естественно, ожидали видеть лидером такого протеста. Однако “московская” Церковь, заявив о своем несогласии с визитом понтифика и проведя в его преддверии несколько довольно многочисленных демонстраций, затем обратилась к верующим с призывом соблюдать спокойствие и воздержаться от “провокаций”. И в самый день прибытия папы тщетно было бы искать на улицах украинской столицы монашеские процессии, подобные греческим, да и просто крестные ходы протеста. Последний — несомненно, сознательно — оказался сосредоточен за стенами Киево-Печерской лавры, и, приехав туда, я обнаружила не очень большое число вымокших до нитки людей (в Киеве в этот день шел сильный дождь), обходящих крестным ходом Успенскую церковь. Желающим раздавали листовки с процитированными мною строками Шевченко, фрагментом выступления на варшавском сейме в 1620 году волынского посла-депутата Лаврентия Дервинского с рассказом об ужасах унии и завещанием Феодосия Печерского. Сама процессия состояла, главным образом, из селян, явно ночевавших здесь же, в лавре, вымокших и усталых, но непреклонных, как и их предки, когда-то отстоявшие в жестокой борьбе православие на Украине. Они же стояли 24 июня у собора Св. Софии — дабы не допустить прибытия в него папы; но это была небольшая группа (никаких 300 человек, о которых повествовали московские апокрифы, не было и в помине) — в основном худенькие старушки, отнести которых в сторону для милиции не составило бы никакого труда. И если группой сопровождения понтифика (или им самим) было принято решение посещение Софийского собора отменить, то, разумеется, не по причине мифической массовости демонстрации протеста, а, думается мне, дабы избежать нелепой и смешной сцены. Более же всего, полагаю, потому, что особой необходимости в таком посещении, при всем его символическом значении, не было.
Главное уже было выиграно, и этим главным как раз и была беспротестность, спокойная атмосфера визита. “Наш Киев дряхлый, златоглавый”, словно не помня зла, гостеприимно распахнул перед римским гостем свои врата — символически, свои легендарные Золотые Ворота, напоминающие о светоносном, сияющем Киеве еще не только домонгольской поры, но и эпохи доцерковного раскола, эпохи Ярослава Мудрого, одну за другой выдававшего своих дочерей за западных государей. И отблеском этой памяти папа (сам-то, как показали дальнейшие события, ничего не забывший) сумел воспользоваться вполне.
* * *
Разумеется, сдержанная позиция Церкви, в том числе УПЦ МП (что до УПЦ КП и УАПЦ, то они, несмотря на все сказанное ими об унии, тотчас же и охотно пошли на прямой контакт с понтификом), диктовалась соображениями прежде всего политическими, той позицией, которую заняло высшее руководство страны. А вряд ли можно спорить, что для Л. Кучмы, донимаемого кассетным скандалом, прибытие столь высокого гостя было истинным подарком. И это показали первые же часы — да что там, минуты — пребывания понтифика на земле Украины.
Сама пышность встречи в Борисполе, сочетание высокого официального ее уровня (присутствие президента, представление членов дипкорпуса и т. д.) с процессиями “парубков и дивчат” в национальных костюмах и хором девчушек в веночках, восклицающих “Хай живе папа!”, говорили о большем, нежели только о прибытии высокого официального гостя и пастыря душ проживающих на Украине римо- и греко-католиков. Сразу же замечу, что я не считаю корректным обсуждение права Украины как независимого государства выбирать гостей, форму их встречи, равно как и право римского первосвященника на посещение шестимиллионной паствы. Однако уже в Борисполе стало ясно, что Иоанн Павел II отнюдь не собирался ограничивать себя рамками лишь государственного и пастырского визита и что предоставленные ему возможности (прямая трансляция всех важнейших событий по первому национальному каналу, разнообразие и масштабы полученных для соответствующих мероприятий территорий) он в полной мере использует для проповедей, обращенных не только к католикам, но и ко всей Украине. И не только к Украине, а urbi et orbi. Стало понятно также, что проблемы политические и исторические едва ли не потеснят в этих проповедях вопросы сугубо
Нашлось место всему — и “злодеяниям, совершенным политическими силами против мусульманской общины Украины”, и преследованиям верующих, особенно, разумеется, греко-католиков. Не нашлось (у папы-славянина) ни одного слова напоминания о нацистской программе истребления восточных славян (план “Ост”), об эшелонах украинской молодежи, угнанных в рабство в Германию, о миллионах повешенных, расстрелянных, заживо закопанных и сожженных, брошенных в шахты советских граждан. Разумеется, папа посетил Бабий яр — тему Холокоста не может позволить себе обойти никто из действующих политиков, тем более мирового класса. Однако уничтожение евреев западной историографией и особенно политической публицистикой чем дальше, тем больше выдается за, по сути, единственное преступление нацизма, могущее быть квалифицированным как геноцид и преступление против человечности. Понтифик расставлял акценты точно по этой схеме, к тому же за посещением Бабьего яра последовало посещение Быковнянского леса, где погребено около 100 тысяч жертв репрессий советского времени, — за что особую благодарность папе выразил украинский “Мемориал”. Таким образом, краткое упоминание о нацизме (а оно во всех речах понтифика было очень кратким) снова послужило лишь поводом к пространным проповедям на тему о советском тоталитаризме, стало лишь элементом того “своеобразного суда, устроенного папой над советской властью”, о котором с таким удовлетворением писал на страницах “Независимой газеты” Максим Шевченко.
Видимо, чтобы не разрушить стройную конструкцию этого “суда” (хотя, собственно, по какому праву?), не помешать главному, в маршрут понтифика остался не включенным страшный Дарницкий концлагерь для советских военнопленных. Это было естественным продолжением линии поведения Иоанна Павла II, ни разу не произнесшего слов благодарности тем солдатам армии Конева, что ценой своих жизней спасли от полного уничтожения его родной Краков, и ни разу не призвавшего свою польскую паству прекратить надругательства над памятниками советским воинам, погибшим при освобождении Польши. Таков строй чувств понтифика, таковы его убеждения, роднящие его с достаточно одиозной фигурой Пия XII, которого Иоанн Павел II подчеркнуто назвал во Львове своим предшественником.
В контексте же украинского визита подобная расстановка акцентов была еще и функционально необходимым элементом в подготовке к тому главному, что совершилось во Львове 27 июня 2001 года.
Здесь во время литургии византийского обряда к лику святых были причислены 29 греко-католиков, лишь один из которых погиб в Майданеке, остальные же, как сообщается в житиях, “погибли от рук большевиков”, притом по большей части в последние военные и послевоенные годы. Во взвинченной атмосфере, хорошо подготовленной и предшествующими днями визита, и шедшей на протяжении 10 лет переоценкой исторических лиц и событий той эпохи, на Украине быстро вылившейся в прямую героизацию Степана Бандеры, Ярослава Стецько и их боевиков, подобная канонизация (точнее, по терминологии католической церкви, беатификация) тех, кто пострадал от советских карательных органов, была воспринята совершенно однозначно — как торжество справедливости и окончательное преодоление последствий “сталинского” Львовского собора 1946 года. К сожалению, как показывают многочисленные выступления в печати и по TВ, такой пропагандистски-упрощенный взгляд на события тех уже далеких дней весьма распространен и в России, в том числе не раз заявлялся иерархами МП. Причем если говорить о политиках, историках, политологах и публицистах, то часть из них, конечно, знает, что истина далеко не так проста, однако сознательно идет на ее искажение. Что же до основной массы населения, то ей, конечно, уже и неведомо, в какой сложной обстановке, в атмосфере каких раскаленных страстей происходил Львовский собор и до какой степени сильно здесь было негодование против греко-католического духовенства. Подавляющая его часть во главе с митрополитом Андреем Шептицким и его коадъюетором (т. е. названным преемником) кардиналом Иосифом Слипым открыто поддержала фашистскую Германию, тесно сотрудничала с оккупационными властями и несла свою долю ответственности за все, что происходило в годы войны на землях Украины.
Между прочим, сам Шептицкий писал 29—31 августа 1942 года папе Пию XII: “Весь наш край сегодня согласен с тем, что немецкий режим является злом в большей, едва ли не сатанинской степени, чем большевистское зло. В течение полугода не проходило и дня, чтобы не совершались самые ужасные преступления... События развиваются так, как будто на несчастный народ набросилась банда сумасшедших или стая диких волков...” (“Наука и религия”, № 5, 2000 г.). В свете этих слов мудрено понять позицию академика Якова Этингера, в чьих глазах коллаборанство Шептицкого едва ли не оправдано — или, во всяком случае, искупается — тем, что митрополит, по некоторым данным, порою прятал преследуемых евреев (“НГ”, 07.09.2001). А то, что, по его собственным словам в письме к Пию XII, немцы “к жителям деревни относятся как к колониальным неграм”, видимо, не стоящая внимания мелочь*. Ведь это славяне; тем более стоит ли помнить об умерщвленных фашистами и бандеровцами православных священниках, о которых почему-то никто не вспоминает как о мучениках. Никто — в том числе и Московская патриархия. Пропагандистские апокрифы тут неуместны, ибо никем не опровергаемые факты говорят сами за себя. Шептицкий лично поздравил Гитлера со взятием “златоглавого города на Днепре”, и это было точным повторением его же позиции, занятой в начале Первой мировой войны, когда униатское духовенство выступило с воззванием, выражавшим надежду на скорый разгром “исторического врага Украины” — России. А еще до падения Киева митрополит Шептицкий выступил с пастырским посланием в поддержку провозглашенного 30 июня 1941 года правительством Ярослава Стецько Акта о восстановлении Украинской Державы. Он хорошо знал, что именно благословляет, и если в наводнивших Киев 60 лет спустя посвященных этому событию буклетах был стыдливо опущен третий пункт, то уж Шептицкому-то он был хорошо известен. А призывал этот третий пункт к “тесному взаимодействию с национал-социалистической Великогерманией, которая под руководством Адольфа Гитлера создает новый порядок в Европе и мире и помогает украинскому народу освободиться от московской оккупации” и совместной с “союзной немецкой армией” борьбе против этой самой оккупации.