Журнал Наш Современник №9 (2002)

Журнал Наш Современник

Надо задуматься над специфической ролью “великих учений”, рожденных на Западе, но призванных управлять умами во всей ойкумене. Это особое дистанционное управление, не связанное с обычной административно-полити­ческой властью, военным и экономическим влиянием. Солдаты этого всемирного идеологического фронта Запада, верой и правдой ему служащие, — это пресловутые “западники”, с ученическим старанием зубрящие “авторитетные тексты” и любую свою мысль обосновывающие посредством этих текстов.

Конечно, такие западники, демонстрирующие мазохистскую готовность к крайнему национальному самоуничижению, водились в России и в период расцвета великой русской литературы. Но тогда они никак не могли задавать тон. Наши величайшие литературные гении, начиная с Пушкина, обладали высочайшей духовной свободой и обсуждали мировые и национальные вопросы без всякой оглядки на западных “мэтров” и так называемое мировое общественное мнение. Гоголь заявил о себе антизападникам в тот самый момент, когда западничество как специфический тип идеологической власти уже стало складываться.

Гоголь стал первой жертвой этой власти, ощутив на себе ее хватку, по цепкости и жесткости намного превышающей хватку цензоров

и полицейских по должности. Следующий, еще более впечатляющий вызов новой идеологической власти бросил Ф. М. Достоевский. В тот самый исторический момент, когда признаком “современности” и специфической интеллигентской благонаме­ренности была вера в социализм и его освобождающую вселенскую миссию, Достоевский пишет “Бесы”. Всемирно-исторический прогноз, данный в этом романе, был альтернативен прогнозам, данным величайшими социалистическими пророками Европы — Марксом, Прудоном и другими властителями дум. Теперь-то все знают, что наш национальный мыслитель несравненно точнее и глубже обрисовал будущее, заданное социалистической идеей, чем вся западная мысль, вооруженная наработками немецкой классической философии, английской политической экономии, французской историографии. Как удалось этому болезненно впечатлительному, мнительному, лишенному необходимого досуга для неторопливой исторической рефлексии человеку не спасовать перед величайшими авторитетами века, устоять перед давлением “передового общественного мнения”, перед напором нравственно и социально оправданной политической нетерпеливости — вот тайна, секрет которой — абсолютная, ни с чем не сравнимая духовная свобода великой русской литературы. В идейном плане Достоевского причисляют к “почвенникам”. Это все равно что астронавта причислить к кучерам. “Русские мальчики”, обсуждающие в захолустном Скотопри­гоньевске мировые вопросы на уровне, на каком их ставили Кант, Гегель, Маркс и при этом — с недогматической, надпартийной непринужденностью, возможной только в нашем специфическом пространстве-времени, — “почвенниками” названы быть не могут. Может быть, здесь, у Достоевского, впервые с настоящей пророческой силой заявила о себе восточно-христианская мировая идея, способная родить альтернативу западной мировой идее. Алеша Карамазов, посланный старцем Зосимой из монастыря в мир, призван придать новое измерение этому миру, актуализировать в нем те смыслы, связанные с высшей правдой-справедливостью, забвение которых ведет к тотальной стратегической нестабильности и, может быть, к апокалиптической перспективе. Завет старца Зосимы, судя по всему, до сих пор не выполнен, и некрикливый инок Алексей в миру еще не явился со своей не бросающейся в глаза миссией. Если ему все же суждено появиться в нынешний поздний час мировой истерии, то путь его проляжет там, где очертила его русская духовная традиция. И здесь именно кроются тайны великой ревности и нетерпимости к нам со стороны всех сильных мира сего. Даже национализм державно-милитаристского толка нам легче простили бы. Но после Лермонтова, Достоевского, Толстого по-настоящему полнокровный, достоверный для себя самого национализм у нас уже невозможен.

В пространстве, где тосковал “печальный демон, дух изгнанья”, где излагал свой вселенский проект Великий Инквизитор и где, в противовес им же, исходил землю в нищем виде благословляющий ее Царь Небесный, национализм как серьезная идея немыслим. Именно поэтому он в России сегодня — дело либо вовсе слабых умов, либо профессиональных провокаторов.

Русским национализмом сегодня часто играют, но на высоком стратеги­ческом уровне он серьезно не обсуждается.

Вся профилактическая работа стратегических оппонентов России ведется в другом направлении: изгнания нашей страны из числа носителей вселенской альтернативной идеи, ибо эти оппоненты в глубине души подозревают, что и сегодня ее некому выдвинуть, кроме “этих загадочных русских”. Достоевский в свое время не только изумил, но и не на шутку озадачил и даже испугал Запад мировой загадочностью русской души. С тех пор все читатели Достоевского на Западе эту загадку разгадывают, а среди “нечитателей” Достоевского настоящих стратегов быть не может, как не может их быть среди “нечитателей” Канта, Гегеля и Маркса.

Одним из правил “стратегической игры” наших противников является тщательное замалчивание того, чего по-настоящему боятся, и — как результат — возникает соответствующая “подмена тезиса”. Сегодня на Западе дружно кричат об опасности “русской мафии”, “русского коррупционизма” и “русской небрежности” в обращении с ядерным оружием или ядерными отходами. На самом деле по-настоящему боятся другого: иррациональности русского темперамента, заставляющего брататься со слабыми и бросать перчатку сильным. По этой части нас сегодня старательно и жестко тестируют. Правящие верхи, предавшие братскую Сербию и предающие Палестину, принимающие как должное американские базы в постсоветском пространстве и вообще решившие отныне ничему не удивляться и все принимать как должное, уже таким образом прошли это тестирование.

Но русский народ, который сегодня мрачно и загадочно безмолвствует, несомненно, остается на стратегическом подозрении. Главное обвинение, которое ему бросается — неисправимая архаичность. Казалось бы, какое кому дело до нашей архаичности и неприспособленности к веку — это, скорее, должно обнадеживать наших ревнивых соперников. Но они по-прежнему подозревают, что специфическое “реликтовое излучение”, от нас исходящее, не дает всему миру окончательно “осовремениться” по-американски. Наша моральная идея, наша солидаристская идея — вот те слагаемые “русской идеи”, которые по-прежнему внушают настоящее опасение архитекторам нового мирового порядка. Эти архитекторы желают работать и внутри своих стран, и в планетарном масштабе только с так называемой “системной оппозицией”, которую у нас должны были олицетворять, согласно центристскому политическому проекту, “левый центр” И. Рыбкина и “правый центр” В. Черномырдина. Сегодня в этой роли могла бы выступать “неразличимо дуалистическая” модель, в которой правящий “центризм” олицетворялся нынешним блоком думского большинства, а оппозиция — Союзом правых сил, справедливо “сетующим” на то, что правящая партия осуществляет все его важнейшие идеи, публично в этом не признаваясь. Иными

словами, если вы довольствуетесь “критическими частностями”, не оспаривая всерьез сложившуюся властную монополию, — вы системная оппозиция, которую “современная демократия” согласна признавать. Если же вы в самом деле вынашиваете более или менее серьезную политическую альтернативу, то вы — антисистемная оппозиция, подлежащая запрету и уничтожению. Словом, современной признается такая демократия, которая де-факто строится на однопартийности . Партийно-политический плюрализм, который здесь признается, — это плюрализм оттенков в рамках однопартийной системы. Разумеется, чтобы придать этому плюрализму видимость достоверности, а избирателя избавить от скуки или от отчаяния от невозможности выразиться, можно имитировать политическую страстность по тому или иному искусственно созданному поводу. А в некоторых обстоятельствах партнеру по однопартийной системе можно придать и функцию страшилки. В 1996 году всем опостылевший Ельцин, в принципе, не мог победить в рамках позитивной политической логики, имеющей в виду собственные достоинства претендента. И тогда изобретательные политические технологи навязали избирателю выбор в рамках отрицательной логики: претендент плох, но те, кто представляют альтернативу ему, заведомо хуже. Тогда, в 1996 году, альтернатива вырисовывалась еще в рамках системы реальной оппозиции, а не системной. Сегодня в России уже сделан решающий шаг по строительству фактически безальтернативной политической системы. Нынешнему президенту, уже обремененному явно непопулярными у избирателя внутриполитическими и внешнеполитическими заданиями, не светит победа в рамках логики положительного выбора. Следовательно, необходим психологи-ческий эффект страшилки, который, судя по всему, будет исходить уже не от коммунистов — ими электоральное большинство сегодня не испугаешь, — а от кого-нибудь из наиболее ненавистных избирателю членов системной “правой оппозиции”, например от Чубайса. В самом деле, как бы ни проштрафился нынешний президент перед электоральным большинством, еще недавно так на него рассчитывающим, по сравнению с дружно ненавидимым Чубайсом он все равно будет выглядеть предпочтительнее. Вот какие новые возможности заложены в модели системной политической оппозиции. По сравнению с нею прежняя коммунистическая однопартийность выглядит одновременно и примитивной, и хрупкой конструкцией, ибо загоняет народное недовольство в непредсказуемую зону “непроговоренного”. Здесь же недовольным представлена возможность “проговориться” и тем самым стать более предсказуемыми и управляемыми.

Так вот, в свете этого нового крестового похода мирового истеблишмента против всех сил антисистемной оппозиции внутриполитического (классового) и внешнеполитического толка Россия по-прежнему выступает как носитель реликтовых стихий нонконформистской “антисистемности”.

Ее правители стремятся изо всех сил оправдаться по этой “политической статье”, но ее народу, по-видимому, суждено войти в новейшую эпоху стратеги­ческой нестабильности в качестве нереабилитированного. Профилактическая работа с ним ведется по двум основным направлениям.

Во-первых, его геополитически изолируют, отрывая от всех традиционных союзников и оставляя в полном мировом одиночестве. Для этого бывшее гигантское “имперское пространство” последовательно сужается и дробится по блоковому, этническому и другим признакам. Считается, что утративший чувство большого имперского пространства русский человек превратится, наконец, в законченного провинциала, более не интересующегося большими мировыми вопросами. Лишенная всяких нормальных гарантий, поистине изматывающая повседневность должна поглощать все его силы и внимание, закрывая всякий горизонт.

Во-вторых, русский народ изолируют от созданного его великими классиками великого духовного пространства, где генерировались вселенские идеи и ставились потрясающие вопросы. Из идейного максималиста, каким ему завещано быть всей его духовной традицией, его хотят превратить в “минималиста”, которого хватает лишь на обсуждение неотложных бытовых вопросов и формирование жалких стратегий низкопробно-эгоистического индивидуализма.

С этой целью осуществляется целенаправленный погром культуры и традиции, в котором задействованы профессионалы из министерства культуры, из министерства образования, из новых литературно-художественных, театральных, журналистских объединений. Созданы новые виды театра, специальное назначение которого — такая “реинтерпретация” национальной литературной классики, которая должна превратить наших классиков в пособников безого­ворочной национальной капитуляции перед криминально-торгашеским духом “современности” и ее сомнительными “эротическими” играми.

Создана “новая критика”, призванная показать, что, с одной стороны, Пушкин, Гоголь, Толстой вовсе не таковы, какими они “традиционно представлялись” русскому человеку — искателю правды и справедливости, а с другой стороны, что современный уровень деградировавшего “совка” таков, что у него нет никаких прав претендовать на классическое литературное наследие как на его собст­венное, принадлежащее ему по праву национальной идентичности.

Это изгнание нашего современника из большого духовного пространства должно быть признано даже более опасным, чем изгнание его с законных территорий, освоенных великими предками. Новое территориальное изгойство русских как гонимой национально-исторической общности закрывает важнейшие экономические перспективы и подрывает национальную безопасность. Но в большой истории, как и везде, действует принцип превосходства духа над материей. Слабеет дух — и сужаются самые большие пространства, закрываются казавшиеся несомненными перспективы. Крепнет дух — и материя телесных сил повинуется, пространства расширяются, перспективы проясняются. Именно поэтому сегодняшнее духовное экс-пространство русского народа, запланиро­ванное отлучение его от собственной большой традиции представляет в страте­гическом отношении еще более опасный вызов национальному бытию, чем даже собственно территориальное экспроприаторство. Территорию можно утратить и отвоевать заново; с разрушенной духовной традицией сложнее — она, как товар Маркса, представляет собой “не вещь, а отношение”, а отношения — в том числе и с собственным прошлым — бывают невосстановимыми. Вот почему на первое место в современной национальной борьбе за выживание объективно выдвигаются интеллектуалы-гуманитарии.