Журнал Наш Современник №9 (2002)
Шрифт:
Короток век наш. Страшно, если уйдет наше поколение, не увидев просвета, прорыва. Вот почему именно сейчас от художников слова, кисти и др. нужны свидетельства времени, документальная проза, публицистика. Будущим историкам да и поколениям потомков нужна правда о времени. Ведь как фальсифицируют историю! Как пытаются вытравить из сознания молодых и то, что заложено генетически. А уж историю и культуру нашу пытаются вовсе предать забвению. Замалчивают имена, юбилеи, памятные даты великих русских людей.
Мои родители — оба фронтовики. И вот читаю (у внучки) “Новейшую историю”. Кто же победил фашистов? США, Англия, Франция. Россия фактически ни при чем. Вот “Радио России”, называющее себя через каждые 10 минут (чтоб не забыли) “настоящим”. Какой-то
Мы с мужем лето проводим в деревне. Таежная деревушка. Сюда можно добраться только на катере. Он ходит по выходным. Глуховато. Но какая река! Как птицы поют под окном!
Вашу книгу читала, отрываясь с трудом. Она написана художником, и такого рода документальный материал имеет особую цену. Некоторые главы перечитываю.
Храни Вас Господь.
Зоя Естамонова,
г. Кемерово
* * *
Если “поэт в России больше, чем поэт”, то “Наш современник” в России больше, чем журнал.
И уже фактом своего существования он опровергает утверждение о том, что “нет пророка в своем отечестве”.
Ваш журнал — коллективный пророк, как и коллективный пропагандист, агитатор и организатор (вспоминается ленинская триада)...
Регулярно читаю “Наш современник” в течение последних 15 лет.
Пытаюсь, как могу, быть полезной журналу: выписываю наиболее значительные (на мой взгляд) фрагменты его публикаций (преимущественно публицистику, работающую на Русскую идею) и отсылаю друзьям, с тем чтобы они, ознакомившись с подборками цитат, рекомендовали их своему окружению.
Л. М.,
г. Николаев
Александр Сегень • Константин Васильев (К 60-летию со дня рождения) (Наш современник N9 2002)
Среди русских художников
КОНСТАНТИН ВАСИЛЬЕВ
К 60-летию со дня рождения
Первый послевоенный год. Краснодар. Четырехлетний мальчик играет возле забора. Проходящий мимо солдат останавливается, чтобы поговорить с ним и даже немного поучаствовать в его играх. Быть может, мальчик похож на его сыночка, к которому он теперь возвращается. Солдату пора идти. Он достает кусочек сахара и протягивает его мальчику. А тот, вместо того, чтобы тотчас положить сахар себе в рот, начинает рисовать им на заборе. Он еще не знает, что такое сахар, но уже знает, что такое — рисовать. Кем же мог стать этот мальчик? Конечно же, художником. И он стал им — Константином Васильевым.
Он родился 3 сентября 1942 года в Майкопе, который за месяц до этого оккупировали немцы. И первые полгода своей жизни малыш рос в городе под свастикой. В феврале 1943 года Майкоп был освобожден. Каким удивительным образом этот первый год жизни отразится потом в его творчестве! Вдруг в двадцатишестилетнем возрасте в нем вспыхнет жажда писать образы из германской мифологии. И появятся эти бесчисленные зигфриды, зигмунды, нибелунги, валькирии со всей сопутствующей им символикой, которая в русском человеке непременно вызывает чувство ненависти, потому что слишком сильна еще генетическая память о нашествии этих зигфридов в 1941 году. Холодные мертвящие взгляды серо-голубых бесчувственных глаз. Сверхчеловеки, в которых уже нет человеческого. Орлы, соколы, дымы, пожары... Художник словно заболел всем этим в какой-то особый период своей жизни. Словно в него самого вторглись орды фашистских варваров. И даже автопортрет 1968 года на фоне статуи Марса являет нам образ почти нацистский — военная рубашка, галстук, леденящий взор, сжатые бледные губы. Истинный ариец!
А потом наступает освобождение. В 1970 году появляется картина “Витязь”. Композиционно здесь всё еще оттуда — из германского цикла. Но Зигфрид уже носит более теплые, человеческие
А год спустя появляется “Валькирия над сраженным воином”. Прекрасно написанное северное небо, светящийся русский снег, на снегу — поверженный немецкий завоеватель, рогатый шлем соскочил с головы, и ветер шевелит легкие волосы мертвой белокурой бестии. Под этим полотном можно спокойно написать: “После Ледового побоища”. Но художник в те годы не любил привязывать темы своих полотен к истории, считая, что миф важнее исторической правды.
Всё, воин, пришедший с Запада, повержен. И в жизни Константина Васильева наступил лучший период, самый мощный. Он находит главное — тепло. То редкое и драгоценное тепло, которое мы так любим в нашей северной природе, когда сквозь мрачное, черно-синее небо вдруг прорвется луч солнца и вмиг затеплит собою кусок поля, как в картине “Деревня Васюткино”. Пейзажи конца 60-х — начала 70-х настолько великолепны, что их нельзя сравнивать ни с какими пейзажными работами великих русских живописцев прошлого. Они несравнимы и присущи кисти только одного Васильева. “Излучина”, “Заброшенная мельница”, “Облако”, “У тихой воды”, “Берег”, “Часовня”, “Марийская деревня”, “Дорога в Лаишево”, “Ночь над Волгой”, “Опушка леса” — несомненные шедевры пейзажной живописи. А “Море” и “Шторм”! Казалось бы, как можно, будучи реалистом, соревноваться в изображении моря с Айвазовским? Но Васильев необычайно смел, он чувствует силу, она распирает его, и он в двух картинах показывает нам, что может и должен превзойти всех, кто когда-либо брался писать море.
И он весело и радостно пробует себя во всем, он хвалится нам, что для него нет узкой специализации. Если он пишет сюжетную картину, то подарит нам на ней такой пейзаж, что трудно понять, что для него важнее на полотне — сюжет или природа, как в его излюбленной теме “Рождение Дуная”, которой он посвятил несколько полотен.
Художник в своем настоящем проявлении — вот что такое Константин Васильев. Не позер, не делатель своего великого имени, не откормленный придворный маляр, для которого все равно кого писать, Валентина Распутина или Собчака, маршала Жукова или главного редактора “Моськи” Паши Гусева. Для Васильева было диким и чуждым изображать из себя художника. Как истинному творцу ему было не до этого — хватило бы времени на творчество. Он терпеть не мог слово “вдохновение”, просто не знал, что это такое, потому что вся жизнь его была напоена вдохновением. Это было его “привычное состояние”, как написал о нем Анатолий Доронин, автор прекрасной книги из серии “Жизнь замечательных людей” и директор музея в Лианозове, где выставляется большинство картин Васильева.
Как стучит сердце, как дышат легкие, как течет по жилам кровь — так и творчество всегда было при Васильеве, не останавливаясь ни на минуту. Он говорил:
— Я не понимаю, что значит писать по вдохновению. Это в тусклый мозг вдруг проникает лучик света? Сидит, сидит человек и вдруг, как шальной, бежит: мысль пришла...
Вряд ли можно назвать другого такого художника второй половины ХХ века, который бы столь разнообразно отразил глубинный мир русской души. Вот русские былины — под кистью Васильева они восстают именно такими, какими воспринимает их ребенок. Мой сын может их часами разглядывать. Садко и Добрыня, Вольга и Микула, Алеша Попович и Василий Буслаев, и вновь — рождение Дуная. Среди них есть картина “Илья Муромец и голь кабацкая”. Это тоже автопортрет, хотя в чертах Ильи вы не увидите ни малейшего сходства с Васильевым. Здесь — сходство иное, внутреннее. Художник в силе всегда так же весел и распахнут для этих маленьких, которых с двух сторон обнимает Илья своими широченными лапищами, привлекая к себе.