Журнал «Вокруг Света» №03 за 1992 год
Шрифт:
«Тогда в Доме дружбы вашего героя обчистили, увели «дипломат» с жемчугом исканий, рукописи, летописи, медаль и даже паспорт. Тем не менее шлю привет из Чукотского моря, самого зеленого из всех пройденных... На другом его берегу Америка. Зайцев из Тотьмы». Получив эту телеграмму, я невольно улыбнулась: в ней был весь Зайцев. Вспомнились моя поездка в Тотьму и тот вечер, уже в Москве, в Доме дружбы, посвященный 250-летию Русской Америки. И высокая худощавая фигура Станислава Михайловича на кафедре. Грива рыжих кудрей, рыжая
— Кто он? — шепотом спросила меня соседка.
— Зайцев из Тотьмы, — только и ответила я.
«Танцуем от печки»
Заросший травой переулок. По обе стороны — избы. Возле одной из них, на флагштоке, полощется красно-сине-белое полотнище с двуглавым орлом. То флаг Российско-Американской компании, поднятый возле дома-музея Ивана Кускова, исследователя Аляски и Северной Калифорнии. Мне сюда: здесь директором работает Станислав Михайлович Зайцев, о котором я так много слышала до поездки. В ожидании директора обхожу комнаты. Чуть поскрипывают половицы, прикрытые домоткаными половиками, свежим деревом пахнут лавки вдоль стен, самовар на столе, икона в красном углу... Уютно и тепло. В дальней комнате — старинные портреты Ивана Александровича и его жены Екатерины Прохоровны Кусковых, кресло и бюро. Горит свеча над раскрытой пожелтевшей книгой: «Журнал первого путешествия россиян вокруг земного шара...»
Осматривая комнаты, все глубже погружаюсь в прошлое: гравюры, ружья, медаль «Союзные России» — для старейшин североамериканских племен, «Табель о жаловании в колониях...», портреты участников экспедиций, А.А.Баранова, правителя Российско-Американской компании, и его стихи, точнее, песня, сочиненная в 1799 году на северо-западных берегах Америки:
Ум российский промысла затеял,
Людей вольных по морям рассеял,
Места познавати,
Выгоды искати,
Отечеству в пользу,
В монаршую честь...
Подошел Станислав Михайлович. Знакомимся. И сразу спрашиваю: как удалось собрать все это? Зайцев тотчас попался на крючок моего интереса, подвел к высокой беленой печке, на выступе которой стояла табличка: «Танцуем от печки!», и повторил эти слова со знаком вопроса. Я с радостью согласилась.
Мы сидим в зеленом дворе дома Кускова, за грубо сколоченным столом, а в двух шагах, за забором, плывет, как белый парус, устремленная в синее небо церковь...
— Я вижу ее каждый день, — говорит Станислав Михайлович, — и я счастлив. Никольская церковь — вершина творчества наших мастеров... А увидел я ее, как и многие другие храмы, лишь в 1971 году, когда мне было уже за тридцать... нет-нет, — останавливает он мой вопрос, — я — коренной тотьмич, все мои родные отсюда... Лишь на несколько лет покидал Зайцев Тотьму, уезжая учиться в Архангельский лесотехнический институт. Но работать по профессии не смог: везде приписки, недомыслие, обман... Пошел в краеведческий музей, художником. Мать у него была историком, отец умел игрушки из дерева резать — видно, что-то передалось и сыну. Много бродил Станислав по лесам с этюдником, любил охоту, и, похоже, сама земля, сама природа как-то незаметно подвела его к истории... Потянуло к книгам. Тут-то и попалась ему в журнале «Декоративное искусство» за 1971 год статья В.Хромова «Тотемские картуши», а потом и более ранняя работа
«Взгляд со стороны», как говорит Зайцев, заставил пристально вглядеться в тотемские храмы, мимо которых он проходил каждый день — и словно не замечал. Он увидел их особую устремленность ввысь, стройность, высотность, парусность и, конечно, необычный декор. Каменные орнаменты-картуши покрывали стены. Они выступали над плоскостью стен, составляя часть кладки, и это объясняло их долговечность. Картуши были самыми разнообразными: их поля были покрыты цветами и раковинами, крестами и звездами или были совершенно чистыми. Скользящие лучи северного солнца, задерживаясь в картушах, придавали им сходство с облаками... Многие церкви были двусветные, то есть снаружи казались двухэтажными — с двумя рядами окон, а на самом деле этаж был один.
Доктор архитектуры П.Тельтевский первым сделал вывод, что здешние храмы представляют собой тотемскую архитектурную школу барокко XVIII века. В.Хромов высказал предположение, что они напоминают парусники... Он писал, что тайну происхождения тотемских церквей и картушей еще предстоит открыть и сделать это сможет «пока не существующий «идеальный воспринимающий», психофизиологические механизмы которого способны прочесть всю содержащуюся в произведениях информацию» и который «должен суммировать и интегрировать огромное количество констатации и описаний».
Зайцев прочел мне эту цитату наизусть. И объяснил, почему она врезалась ему в память:
— Я решил стать этим «идеально воспринимающим...». У меня появилась цель в жизни. И сотни вопросов... Почему, например, наряду с московским барокко есть тотемское, но нет ни вологодского, ни великоустюгского? Удивительно, да? Откуда в провинциальном городе столичные замашки? Что заставило тотьмичей не довольствоваться обыкновенными церквами, а создать свой стиль? Удивительна для сухопутной Тотьмы и масштабная фигура мореплавателя Ивана Кускова... Загадочным казался и герб города Тотьмы — черная лисица в золотом поле, утвержденный в 1780 году «в знак того, что жители в ловле тех зверей упражняются». Но у нас не водились ни черные, ни черно-бурые лисицы... Короче, я осознал — чтобы ответить на все вопросы и понять, что зашифровано в тотемских картушах, надо для начала выяснить, какова эпоха, оставившая эти храмы.
«Таких городов тыщ-щ-и!»
Прозрение состоялось. Теперь Станислав со стыдом вспоминал, как однажды — это было еще в начале 60-х годов — смотрел, как в фундамент строящейся городской бани клали могильные плиты, привезенные из Спасо-Суморинского монастыря, и испытывал чувство гордости: до чего же рационально распорядились строители «ненужным хламом»... Он видел теперь каждый памятник, слышал отчетливое SOS и не мог оставаться спокойным, сосредоточенным только на изучении книг и архивов.
— Смотрите, — сказал Станислав, протягивая мне в конце беседы пухлые папки с письмами, постановлениями, решениями и прочими документами, — вот на что ушло 20 лет жизни!
— А результат?
— Сейчас увидите. Я покажу вам Тотьму...
В сумерках наступающей белой ночи густеет зелень берез и лип, а паруса церквей словно впитывают и не отдают свет уходящего солнца... Поскрипывают под быстрыми шагами Станислава деревянные мостовые. По обе стороны прямых улиц стоят купеческие особняки, избы с замысловатыми наличниками и дымниками, простенькие дома из бруса и трехэтажные из силикатного кирпича — «серые», как называют их здесь. Они и впрямь «серые» — не только по цвету, но и потому, что привносят в живое тепло улицы что-то бездушное, нездешнее...