Журнал «Вокруг Света» №08 за 1971 год
Шрифт:
— Сопротивлении? Он был участником Сопротивления?
— Группа «Марс». Разведка и саботаж. Твой отец был в группе с ее возникновения в марте 1941-го и до арестов в феврале 1944-го, когда все полетело к чертям. Тебе об этом никогда не рассказывали?
— Никогда. Для матери эпопея начинается с освобождения Парижа, когда отец добровольцем вступил в дивизию Леклерка, а кончается самым глупым образом месяцем позже на каком-то эльзасском шоссе.
— Что ты собираешься делать?
— Ничего, жить как все. Я пошел на юридический, потому что это ни к чему не обязывает и никуда не ведет.
— Но кража машин
— Возможно, что там не хуже, чем где бы то ни было. Скажите, что не давало покоя моему отцу? Жажда самопожертвования? Престиж военной формы? После освобождения вы, например, не испытали никакого желания подставлять под пули свою шкуру в Эльзасе. Вы спокойненько устроились в полиции.
— В сентябре сорок четвертого я был в Ноенгамме.
— Что вы там делали?
— Ничего особенного. Это концентрационный лагерь. Я же тебе сказал, что в феврале сорок четвертого была целая волна арестов. Всю группу схватили.
— И отца тоже?
— Ему удалось бежать три месяца спустя. Он не был бы горд тобой, если бы видел тебя сегодня.
— Я горжусь им, и этого достаточно. Я горжусь отцом, погибшим за Францию и за Эльзас-Лотарингию.
— Ты воображаешь, что очень умен, а на самом деле ты желторотый кретин, который смеется над тем, о чем не имеет ни малейшего представления.
— Вам хотелось бы, чтобы я плакал? Для этого достаточно моей матери. Она плачет ровно двадцать один год. Поставьте себя на мое место: мой отец — Неизвестный солдат. Вам приходилось видеть много людей, проливающих слезы над могилой Неизвестного солдата?
— Ты, конечно, не был бы таким, если бы он был жив.
— Трудно сказать. Я предпочитаю, во всяком случае, отца в могиле отцу, который служил бы в полиции. Я сойду здесь. На этой улице одностороннее движение. Прекрасно, я думаю, что могу вас не благодарить. Ведь не ради сына вы разыграли из себя доброго самаритянина, а в память о папочке. Это первая услуга, которую он мне оказывает, если не считать пенсии. Все дело в терпении. До свидания, и спасибо все же.
— Ты ошибаешься, дитя. Я вытащил тебя из этого дела не ради твоего отца и не ради тебя. Так лучше мне самому. Обидно было портить себе настроение.
— Что вы хотите этим сказать?
— Когда я пришел, ты был готов все выложить на стол и выдать своего друга. Я уже знал одного Ваннье, который предавал своих товарищей, и с меня хватит. До свидания. Желаю удачи.
Он вернулся с таким ужасным лицом. Боже мой, кажется, у него сужены зрачки. Он сведет меня с ума. Я принесла ему в жертву все, всю мою жизнь. Он мечется, как зверь в клетке. Они его, конечно, напоили. Если бы только напоили. Это еще ничего. Газеты пишут, что среди молодежи все больше наркоманов. Настанет день, какой-нибудь негодяй предложит ему попробовать, и он не найдет в себе сил отказаться. Мой Фредерик! Это будет как заколдованный круг, навсегда, навсегда. Так говорили по телевидению. Я покончу с собой. Нет, я не имею права, я буду ему нужна. Надо принять таблетку либриума. Почему он не пьет кофе? Я опаздываю, и Ренар опять будет на меня кричать. Но я так боюсь, не сделал ли он какой-нибудь глупости с досады, что провалил экзамен. Почему он так зло шарит глазами
— Медаль за участие в войне. Военный крест. Почему нет креста за Сопротивление? Ведь выдавали же медали участникам Сопротивления.
— Твой отец ушел в армию, он не был в Сопротивлении. Кофе совсем остыл. Пей же.
— А что он делал до освобождения?
— Странный вопрос. Представь себе, он работал. Хотя это было и не так легко.
— И он совсем не участвовал в Сопротивлении?
— Ты думаешь, у него было на это время? Почему ты у меня об этом спрашиваешь?
— Просто так. Может быть, он участвовал в Сопротивлении, но не говорил тебе об этом?
— Может быть. Ты будешь пить кофе? Мне надо уходить.
— Но когда его арестовали, ты должна же была все-таки задать себе вопрос: почему?
Кто ему сказал? Я с ума сойду.
— Арестовали... Так это из-за комендантского часа. Немецкий патруль задержал его после комендантского часа.
Он не имеет права. Что он в этом поймет? Они не могут сейчас придумать, из-за чего бы такого им еще побеситься, но я хотела бы видеть его в те дни. Нет, нас судить — это слишком легкое дело. А мне смешны все их баталии с полицейскими. Кто мог ему сказать?
— А группа «Марс»?
— Что? Группа «Марс»? Послушай, у меня нет времени отвечать на твои загадки. На обед для тебя бифштекс и возьми огурец. До вечера. Не делай глупостей.
Либриум у меня в сумочке. Я приму две таблетки на работе. Тем хуже для врача. Ренар на меня наорет. Но за что мне такое наказание? За что?
Коробка скоростей, очевидно. Я провожусь с ней до вечера. Они покупают машины, из которых можно выжать двести на шоссе, и разъезжают на первой скорости по улочкам Сен-Жермен-де-Пре. Что же удивительного, если все выходит из строя. Ну ладно, повозимся, это не хуже, чем просто гонять лодыря. Все равно делать нечего. Э-э, нет, вот тащится какой-то клиент. Он, видно, с ума сошел. У меня не четыре руки, чтобы ремонтировать его развалющий драндулет. Не на такого напали. Еще один папочкин сынок, но, видно, не такой богач, как вчерашний.
— Извините меня, мне нужен господин Сирио.
— Пожалуйста, это я.
— Я сын Мориса Ваннье. Мне хотелось бы с вами поговорить. Странное дело! Чего ему от меня надо?
— Видите ли, я ведь на работе. Не могли бы вы подъехать часам к семи?
Хозяин нас заметил. Ну и прекрасно. Направляется сюда.
— В чем дело, Жан? По-моему, вы жаловались, что у вас работы выше головы.
— Это я его отвлек. Вы, несомненно, директор?
— Да, я директор. Чем могу быть вам полезен?
— Посоветуйте мне, какую лучше приобрести машину. Меня очень соблазняет «пежо-092».
— Позвольте заметить, что это очень дорогая машина.
— Я сдал трудный экзамен, и мой крестный хотел бы это отметить. Вы находите в этом что-нибудь дурное?
— Напротив, мосье. Прилежные молодые люди стали редкостью и заслуживают поощрения. Вы хотели бы новую машину?
— Хорошая комиссионная машина меня бы устроила.