Журнал «Вокруг Света» №08 за 1972 год
Шрифт:
Все было настоящим. Кроме воды.
Мы торопились на первую ферму. И не зря. Еще вчера там должна была кончиться вода, и мы везли ее, взяв из Амударьи. Несколько ферм с загонами расположились в самой пустыне, и там пасутся семьдесят тысяч овец совхоза, который даже имя себе взял у реки — «Амударья». Разговор, конечно, о зиме. Вот слова: «страшная», «жуткая», «и что с природой происходит?», «такой не было, только в шестьдесят восьмом...»
А вот рассказ... Сорок машин везли корм на ту же ферму, куда мы сейчас едем, но застряли, отъехав всего пять километров от Керкичи. Все сорок. Сутки ни взад ни вперед. Никто не мог прорваться
Я знаю, что спасло их. Секретарь обкома увидел колонну с воздуха — облетал на вертолете отары, — по рации сообщил в Керкичи...
Помню, как говорили о зиме шестьдесят восьмого. Это было в Туркмении под Бахарденом. Вертолеты смогли добраться наконец до дальней отары, и люди увидели жуткую картину: засыпанное снегом стадо и старик пастух среди мертвых уже овец — живой. Никак не хотел садиться в вертолет — сидел и плакал, совершенно откровенно, беззвучно, глядя поверх овец и поздно прилетевших людей...
Но кому хочется об этом вспоминать? Особенно сейчас. Уже пробилась в пустыне трава, все молят о дожде, а в пустыне время любви у черепах.
На ферме ни деревца, для этого воды не хватает, — и впечатление тягостное. Но пастух великолепный. Могучий голый череп и под ситцевой рубахой — непомерные покатые плечи. Он сидит на ковре, поджав ноги, и его колени под ватой стеганых брюк как два валуна. И сам он — огромный валун в пустыне. И жена ему под стать. Так они и сидят рядом, изредка поднимая пиалы с чаем.
Мы случайные гости, и им, привыкшим к уединению, нет смысла становиться вдруг разговорчивыми и разменивать свое значительное молчание на дешевое оживление к случаю. Как только будет построен Каршинский канал, все сорок километров, что мы ехали сюда, займут хлопковые поля туркмен. «А дома? — спрашиваем мы о центральной усадьбе совхоза в Керкичи. — Целый поселок?» — «Отдадим им». Все давно решено, и нет сожалений. «Мы уйдем туда», — пастух едва качнул руку с пиалой. В той стороне — пустыня.
Я забыл сказать, что Толик — он ведь с нами, — когда бывает той с гурешем (с борьбой), часто получает приглашения — все-таки первый разряд по самбо. Но сейчас он шепчет мне: «Я на эту сторону, к узбекам, бороться не хожу. Никогда. Боюсь! Ни-ка-кие подсечки их не берут... У них как корни вместо ног, пятнадцать корней!»
Но в другой юрте — совсем хрупкая молодая женщина. А юрта — музейный экспонат, не верится, что это в пустыне, — совсем нежилая красота. Но здесь живут. В люльке ребенок. Спит. В сторонке сундук, весь блестит. Кипы цветных одеял, почти все ватные. «Человек на пятнадцать есть, — говорят. — Это у всех». Еще ковры. Но главная красота — вышивки, свисающие по стенам юрты полотнищами. Полтора-два года до свадьбы невеста работает над ними, и рисунок не должен повториться ни в одной вышивке. Но как можно, чтобы он не повторился вот так?
Вдобавок ко всей красоте гнутое дерево шатра, сходящееся к отверстию вверху, как лучи к солнцу. Бывает, что когда его гнут, то коптят для крепости. Здесь же оно светлое. Еще больше
Нельзя все это передать. Но мой спутник хочет попробовать снять. Вот уж истинно мужской разговор начинается! Что может делать женщина, когда ребенок спит? Мужчины — а их набилось в юрту человек шесть — долго и искренне обсуждают, чем ей заняться. Наконец решают, что «всем можно заниматься, всем хозяйством: вышивать хоть...» И она садится вышивать. Достает нитки, начатую вышивку, совсем непохожую на те, что висят в юрте, и делает все так покойно, будто только что не было никакого лишнего шума, и она одна в зацветающей пустыне — только где-то муж с отарой, а здесь неслышно спит их ребенок.
И мужчинам сразу становится неловко.
«Если хоть раз стало неловко, значит нет стены: Да и была ли она? Незнание было». Я думаю так, а автобус везет нас в Чарджоу. Это двести десять километров почти прямого шоссе вниз по Амударье. Река справа, ее не видно. Слева Каракумы, там только столбы электропередачи, барханы, норы сусликов и еще частые колеи от проехавших машин: каждая из них ведет к отарам, но сколько надо проехать, чтобы попасть к ним... Жизнь справа. Это весь берег реки до шоссе: где километр, где меньше или больше. Поля под хлопчатник, промытые уже в четвертый раз, — соль белеет лишь на разделяющих квадраты полей насыпях; а на полях там и сям корявые узловатые гиганты тутовника: они уродливы, каждый год люди обрезают у них почти все ветви, скармливая листья шелковичным червям, но, странно, уродливость их не безобразна.
Рядом со мной — нас разделяет проход — сидит мальчик лет двенадцати. Он только что догадался, зачем это кнопка в подлокотнике. «Я думал, чтобы сигнал давать шоферу: нажмешь ее, и он остановится». Он радостно улыбается тому, что разгадал секрет, и все хочет «напугать» меня.
Я уснул, не откинувшись, и он все же нажал «кнопку». Испуганный, я услышал его смех и увидел его веселое лицо: «Двадцать два верблюда прошло, один за одним. А ты спишь!» Как он смеется хорошо.
...Что же нас ждет дальше на этой реке?
Глава II. Три капитана (Чарджоу — Шарлаук)
Амударья, Аральское море являются воднотранспортной магистралью Средней Азии, связывающей с помощью железной дороги промышленные центры Советского Союза с отдельными районами Таджикской, Узбекской и Туркменской союзных республик.
В. Я. Нелюбин, Амударья
Гроза металась на всем пространстве от Керки до Чарджоу. Амударья всю Ночь не отпускала от себя тучи, и они, озлобленные связью с рекой, посылали в воду, молнию за молнией. Утром же люди, как обычно бывает после долгого бешенства природы, сходились друг с другом быстро и непринужденно. Так, Рая, встретив нас на теплоходе, начала рассказывать о своей жизни, словно мы были ее друзьями.
В каюте «Теплотехника» было холодно и сыро, мы сидели не сняв плащей и ожидали прихода капитанов. «Их много будет, — пообещала Рая. — Спят, наверно. Старые». И тут же возвращалась к тому времени, когда в первый год войны она приехала сюда «совсем маленькой» — не было шестнадцати. «Эвакуировалась, думала, на три месяца, а получилось на всю жизнь... Я татарка, мне их язык легкий», — говорила она про узбеков. И вот пятнадцать лет она плавала по Амударье, и сейчас на маленьком «Теплотехнике» плыла в своей привычной должности — поваром.