Журнал «Вокруг Света» №12 за 1983 год
Шрифт:
Повстречаться с сахалинским медведем довелось и мне.
Из приземистого, исхлестанного ветрами ельничка прямо мне под ноги выкатился медвежонок. Первое мгновение я даже не мог понять, что за зверь оказался передо мной. Малыш тоже растерялся, склонил набок голову и с удивлением стал разглядывать меня. Взгляд был открытый и добродушный. Я, наверное, показался малышу безобидным. Медвежонок засопел и стал чесать себя за ухом. Всклокоченная темно-коричневая шуба малыша была вся в еловых иголках. Иголки не давали медвежонку покоя. Он кряхтел, пытался дотянуться лапой
Не выдержал я и нарушил лесное правило — не подходить к медвежатам и не трогать их.
Я погладил малыша и стал вытаскивать из его шубы иголки. Медвежонок сопел от удовольствия, а я думал, как бы не появилась медведица.
Не зря опасался. Из ельника послышался треск.
Отпрянул я от медвежонка, но поздно. На меня надвигалась медведица — косматая, злющая. Вот тебе и добродушные сахалинские медведи!
Первым опомнился малыш: заскулил и бросился к матери. А я бочком, бочком стал отступать в чащу. Подмывало повернуться спиной к зверю и припустить что есть сил. Но вспомнил совет охотника не поворачиваться к медведю спиной, иначе поймет, что струсил, не убегать от него — все равно догонит, не смотреть ему в глаза — этим можно еще больше разозлить зверя.
Отступал я, отступал, пока меня не скрыли заросли папоротника.
Медведица оставалась на месте. Она угрюмо смотрела, как покачиваются стебли травы, и, наверное, соображала, стоит меня догонять или нет. И тут я не выдержал — побежал.
Оглянулся я: мчится за мной вприпрыжку медвежонок, а следом медведица. То ли меня догоняла, то ли своего неслуха...
Вспомнился мне рассказ охотников, будто зверь в лесу различает только то, что движется. Если замереть — он не заметит.
Прижался я к стволу лиственницы, даже дыхание постарался сдержать. К счастью, не пришлось проверять верность рассказа охотников. Медвежонок увидел в зарослях какую-то птицу и кинулся ее ловить. Медведица ринулась за ним. По верхушкам папоротников, что раскачивались все дальше и дальше от меня, я понял: опасность миновала.
По многу раз в день мне встречались вороньи стаи. Я не особенно обращал на них внимание. Кто станет смотреть на самую обыкновенную ворону, если где-то рядом в сахалинских лесах порхают беспокойные китайские малиновки, хоронятся от людских глаз современники мамонтов — каменные глухари, суетятся красногрудые дрозды и японские снегири и заводят свои песни камчатские соловьи.
Но вороны все же заставили меня обратить на себя внимание. Заставили не криком, не обычной суетой, а молчанием. Они сидели на ветвях ив и смотрели на речку, словно любовались своим отражением и утренней солнечной рябью. Казалось, с самого утра птицы не покидали своих веток и даже не пошевелились.
Это удивило меня. Ведь не просто так вороны сидят целый день и смотрят в воду. Слишком они серьезные птицы, чтобы понапрасну терять время на созерцание. Есть у них какая-то цель. Но какая?
Очень мне захотелось разгадать воронью тайну. Может, они высматривают рыбу? Но ведь вороны не умеют ее ловить. Может, ждут,
Вскоре тайна молчаливых ворон была разгадана. После полудня я увидел их уже не на деревьях, а на земле. И вели себя мои знакомые теперь по-вороньи. Сердито кричали друг на друга, ругались, махали крыльями, взлетали и снова опускались на землю.
Я решил не церемониться с ними — подойти поближе. Растревожились вороны, взлетели на ветки ив и принялись с высоты меня ругать. А на земле я увидел щуку. Опять загадка! И как это им удалось вытащить на берег такую большую рыбу? Щука, видно, совсем недавно из воды. Только головы у нее не было. Словно отрезали ножом.
Вот и разгадка тайны! Так ровно отгрызть голову могла только выдра. Ее зубов дело. Значит, здесь охотилась хозяйка реки. Когда она вытащила на берег щуку и принялась за еду, вороны сидели тихонько, чтобы не потревожить ее. Ждали.
Рыбья голова для выдры — самое лакомое блюдо. И если зверек не голоден, то оставит безголовую рыбу нетронутой. Вороны изучили повадки выдры и устроили себе столовую на ее охотничьем участке.
Над обрывом высилось засохшее дерево. Я узнал его по темно-серой коре. Бархат амурский, или пробковое дерево.
Сколько же лет этому лесному старику? Пожалуй, не меньше трехсот. Значит, он уже был взрослым деревом, когда при Петре I началась Камчатская экспедиция и здесь появились русские первопроходцы. Он был полуторавековым великаном, когда капитан Невельской открыл пролив между материком и Сахалином. Кто знает, может, под этим деревом отдыхал Чехов? Антон Павлович приехал на остров, когда наш бархат амурский превратился в крепкого старца.
Когда-то у него была широкая ажурная крона и кора с пробковым слоем толщиной в два-три пальца. В сентябре на бархате амурском созревали черные блестящие ягоды. А в июне он еще цвел. И цветы тяжелели от нектара — сладкого, прозрачного сока.
Древние жители Сахалина лечили соком пробкового дерева раны и многие болезни, считали, что он предохраняет тело от разрушения.
Летом, после цветения, с бархата амурского снимали пробковую кору. Заготовители подрезали ее специальными ножами на высоте полуметра от корня. Осторожно, чтобы не задевать древесины, они отделяли пласты мягкой коры. Эта операция не вредила бархату амурскому. Через несколько лет оголенное место снова покрывалось корой.
Но у этого старика все позади. Не сможет он дать ни ценной пробковой коры, ни живительного сока.
Налетал ветерок, дерево кряхтело, и ветви его пригибались к земле. Мне чудилось, будто старик слегка наклонялся и разглядывал что-то под обрывом. Зачем он туда смотрел? Хотел что-то узнать? Искал свои ушедшие века? Или ждал, что ему откроется тайна вечности?
Вначале мне показалось, что на берегу реки дерутся две собачонки. Одна — неповоротливая, коротколапая, с толстым хвостом, другая — тощая, прыткая. Что-то странное было в этих собачках. И непонятно, откуда они взялись в такой глуши.