Журнал "Вокруг Света" №3 за 1998 год
Шрифт:
Однако, если вы уж пробили эту финскую броню, узнали человека, то он может стать вам другом на всю жизнь. Здесь финны честны и преданны. И я это чувствую.
Со шведами несколько иначе. Можно людей прекрасно и долго знать, но так с ними близко и не сойтись. Ты можешь позвонить знакомому шведу (или шведке) по телефону и сказать что-то типа:
— Я умираю, мне нужна помощь.
— Ой, извини, мне некогда, — получите ответ, — мне надо срочно в туалет...
Я, конечно, утрирую немного, но в целом это так. Сложно (да и не нужно) всех под одну гребенку причесывать, но такая общая тенденция, бесспорно, есть. Есть даже некоторые лингвистические различия, на которые
Слово van (буквально: друг) в шведском тоже есть, но оно очень редко употребляется. Вес кругом знакомые, а друзей нет. В Финляндии, наоборот, больше употребляется слово друг — уstava, и это нормальная и приемлемая форма обращения, отражающая человеческие отношения. Финны более русские, что ли.
Потом, добавляя уже с точки зрения русского человека, я должен сказать, что всегда приятно находиться в стране, где о твоей родине люди знают не понаслышке (и причем много!), ее уважают, в стране, имеющей давние исторические связи с Россией.
В Хельсинки, например, есть районы, построенные исключительно русскими, где живут респектабельные и далеко не бедные люди. Особенно в южной части города, не на окраине, а в центре. Да и вся площадь с памятником Александру II, Успенским собором и зданиями университета построена тоже нашими соотечественниками.
Скоро настает время прощаться. Мы едем в центр. По пути проезжаем памятник, на котором видны следы разрывов снарядов, которыми русские обстреливали Хельсинки во время «зимней войны». Так во всяком случае говорит мне Рiа. Как было на самом деле, не знаю. Даже если оно и было так, мы не живем в плену у истории, хотя история, конечно, вещь важная.
Алексей Андреев
Три рассказа о женщинах: В дружной семье будь повнимательтней
Почти у каждого бенинца есть какой-нибудь родственник, пусть и не самый близкий, но который служит в городе на хорошей, как у нас говорят, «хлебной» должности. Он обязательно, из последних сил будет помогать своей бесчисленной малоимущей родне — таковы традиции. Иначе ему не позавидуешь: мертвые предки поднимутся из могил и устроят ему такое, что он сразу образумится, а если не образумится, они быстренько переселят его к себе и уж там-то разберутся с ним по всей строгости и справедливости.
Все это мне рассказывал сержант бенинской армии, невысокого роста человек лет тридцати пяти. Тело у него было худощавое и сильное, а лицо — грустное и задумчивое. Звали его Люсьен. За разговором он очень много курил и, когда я посоветовал ему беречь здоровье, он с серьезным и спокойным видом спросил:
— Зачем?
— Чтобы пожить подольше, — нашелся я.
— Зачем? — задал он все тот же вопрос. — Не нужно подолгу задерживаться на этом свете. У меня много детей — им надо освобождать место на земле.
дружной семье
— Большие у тебя дети? — поинтересовался я.
Сержант тепло улыбнулся при мысли о детях:
— Разные. Старшему шестнадцать. Младшей дочке два года. А всего их у меня..., — он задумался на секунду, — ...их у меня девять.
— Трудно, наверное, с ними?
— Трудно деньги для них зарабатывать. А так с ними хорошо. Я люблю дома бывать.
Побывал у него дома и я. В то время я работал в Бенине переводчиком. И регулярно покупал у Люсьена парную свинину. Он держал маленькое свиноводческое хозяйство, дававшее ему неплохой доход.
Жил он на окраине печально знаменитого города Уида, в прошлом — центра работорговли в Западной Африке, на берегу Атлантического океана среди кокосовых пальм и манговых деревьев. На русских картах пишут Вида или даже Видах, но, по-моему, напрасно, а раньше европейцы, африканцы и американцы называли это место Невольничьим берегом.
Одноэтажный каменный дом под тростниковой крышей, просторный двор, по которому снуют домочадцы, бродят куры, утята, низкорослые козы с выпуклыми светло-рыжими боками и короткими рожками. В тени под каменным забором спят несколько свиней черной масти. Молодые и пожилые женщины чистят песком закопченные кастрюли, возятся у сложенных во дворе каменных очагов, из которых клубится дым, стирают белье в больших пластиковых тазах и в таких же тазах купают своих упитанных гладкокожих младенцев. Купают они их очень часто и подолгу и так старательно трут при этом мылом, словно собираются отмыть добела.
Посреди двора растет большое манговое дерево с густой темно-зеленой кроной, усыпанное спелыми желтыми плодами. Под деревом в окружении многочисленной голопузой ребятни сидит седой старик в цветастых одеждах. Это отец Люсьена — самый старый член семьи. Он смотрит в небо и величественно молчит.
Время от времени на землю падает плод манго. Дети с криками бросаются к нему и, отталкивая друг друга, пытаются завладеть им. Старик сердито ворчит, и дети послушно несут упавший фрукт ему.
Иногда он его съедает сам, иногда прячет куда-то под одежды, чтобы потом поделить урожай между всеми членами семьи.
Разделывая свинью, Люсьен то и дело отдает на местном языке различные указания своим детям: что-нибудь принести, отнести или подержать, а когда кто-то из них ошибается, он кричит на французском: «Эмбесиль!», что означает «глупец». Особенно бестолковым или непослушным достаются звонкие подзатыльники.
Однажды, после очередной закупки мяса, Люсьен предложил нам отобедать. Стол был накрыт в небольшой чистенькой комнатке с побеленными стенами, со скромной деревянной мебелью, потемневшей от времени и влажного солоноватого бриза, постоянно веявшего с моря.
На обед подавали печеную козлятину — самое изысканное в Бенине мясо, очень нежное и сочное, принадлежавшее, видимо, одной из аппетитных карликовых козочек, фланировавших во дворе. Гарнир был представлен кусочками жареного иняма — огромного поленообразного картофеля. Мы извлекли из кейса бутылку водки. Хозяин не стал возражать и более того — принес из соседней комнаты несколько бутылок пива, словно всю жизнь следовал русской пословице «водка без пива — деньги на ветер».
Отец Люсьена не пришел обедать. То ли он не любил мясо с картошкой и довольствовался падающими с дерева манго, то ли еще по какой причине. Вообще-то в странах, где издавна процветает межродовая кровная месть, кушает за столом первым самый старый член семьи. Он пробует поочередно все блюда, а родня терпеливо ждет и смотрит, что с ним будет. Если дедушка поел нормально, значит всем можно. Видимо, здесь обстановка была более спокойная, и мы не стали настаивать на присутствии старейшины рода.