Журнал "Вокруг Света" №4 за 1998 год
Шрифт:
— Хеад ису, — говорит мне дама, предварительно спросив разрешения сесть за мой столик.
— И вам приятного аппетита, — желаю я.
— Спасибо, — переходит она на русский. — Я слышала, вы говорите по-эстонски. Но... — она слегка замялась, — но, когда у буфета вы спросили к кофе две ложки сахару, сказали по-немецки «цукер», а по-эстонски надо «сух-кур».
— Если бы я жил не в Москве, в вашем лице я обрел бы прекрасного учителя, — сказал я.
— Как?! Вы живете в Москве и учите эстонский язык?
— У меня в Эстонии много друзей, — сказал я и ничего
Как же мало надо человеку, уже на улице думал я, чтобы чувствовать себя комфортно. Эстонцы всегда были вежливы, рассуждаю, но она, эта вежливость, в «наше время» была облачена в холодную броню отчужденности. Теперь же, когда они снова вернулись в «эстонское время», им ничего не мешает. Их больше не сдерживает дух сопротивления... Они могли бы даже экспортировать свою вежливость, приходит мне в голову нелепость, как скандинавы экспортируют свою холодную эстетику во всем, что они предлагают миру...
Ловлю себя на том, что глаза мои не перестают искать: как было «до» и как стало «после». И я не хочу ни с кем делиться этим, ни у кого ничего спрашивать. Честнее улицы никто не расскажет, не покажет. Да и сами люди нигде так не естественны, как на улице. И особенно это проглядывается в поведении простых людей...
Недолго пришлось ждать. Мое доверие к улице было тут же вознаграждено трогательной сценой. В тихом торге цветочного ряда улавливаю родную речь, подхожу, делаю вид, что разглядываю цветы, а сам прислушиваюсь:
— Сколько стоят ваши цветы? — спрашивает пожилая русская женщина.
— Если вы пенсанеерка, пять крон, если не пенсанеерка, восьем крон, — отвечает ей пожилая эстонка.
Еще одно утро, и я как вчера, позавчера выхожу в город, иду куда глаза глядят, и меня снова не оставляет сравнительное начало.
Прохожу мимо ресторана «Нунне Келдер» — «Монашеский подвал», где обычно обедаю, и задаюсь вопросом: смогу ли я у себя дома, в Москве, пообедать в ресторане такого приличного ранга за двадцать пять — тридцать тысяч еще не деноминированных рублей? Прикидываю. Служащий, архитектор по охране памятников получает где-то около двух миллионов, — если, конечно, его зарплату в кронах перевести на наши рубли...
Подхожу к дому Яана, вхожу во двор, вижу под кленом его «жигули», которые он приобрел на ваучеры своей небольшой семьи. И опять задаюсь вопросом: «А где же мой ваучер?» —спрашиваю я себя, — где ваучеры моих друзей, знакомых?» Соотношу все это с тем, что Яан не сможет стать владельцем квартиры. Он был съемщиком у государства, а теперь — у частного лица, а у других моих друзей, у которых есть стабильное приватизированное жилье (кстати, за те же ваучеры), проблемы с гражданством, то есть, они не граждане Эстонии. Мысленно еще раз навещаю тех, кого уже успел навестить за эти дни. И в первую очередь Славу Титова.
В то самое «наше время» Слава преподавал астрономию в мореходке — я до сих пор подозреваю — это звезды подсказали ему, что он родился писателем. И он стал им. И вот, наслышавшись о бедах наших в Эстонии, я готов был броситься в его объятия
К Вирве Кипле, моему другу, в прошлом ученице известного московского режиссера Ильи Яковлевича Судакова, я шел с легким сердцем. И не обманулся. Она встретила меня со словами:
— Теперь я учу русских эстонскому языку, — сказала она так, как если бы сообщила, что получила новую роль...
Я побывал еще у одного друга, большого оригинала, у Юры Терентьева, капитана дальнего плавания. Последний раз, когда мы с ним виделись, он вел «мастер-класс» с молодыми штурманами. Теперь же ему это заменяет — и с успехом — общение с компьютерами. Он освоил электронную почту и со страстью неофита каждый день переписывается с сыном, живущим в Соединенных Штатах...
Дождь ненадолго прекратился, и мне уже не хочется думать обо всем этом. Может поэтому, при новой встрече с Яаном я пожаловался ему совсем на другое, сказал, все утро ищу одно из тех интимных и уютных заведений, которые эстонцы долго еще сохраняли, но так и не нашел.
Я имел ввиду те самые многочисленные кафе, провинциальный уют которых задержался здесь лет на сорок по сравнению с другой Северной Европой и которые в свое время пленили нас — всех тех, кому хоть раз довелось побывать в Эстонии. И еще сказал Яану, что центр Таллинна, став респектабельным, потерял прежнее обаяние. Опустел.
Яан промолчал, но, думаю, согласился со мной, а то с чего это он вдруг пригласил меня в район Каламая, а потом завел в «Кафе-Пекарню», снаружи казавшимся торцом какого-то случайного строения, а внутри — с домашним уютом, со стенами, обшитыми деревом и разукрашенными полевыми цветами. С лестницы, уходящей куда-то вниз, тянуло ароматом и теплом; перед глазами — изделия из теста со всевозможными плодами и кремами — и все это великолепие прямо из печи тебе на стол.
Как же мы здесь объелись булочками с яблоками, целиком запеченными внутри, и после осенней сырости улиц совсем осоловели. Сидим, и я в ванильном опьянении таращу глаза на очаровательную юную буфетчицу, как когда-то юношей таращил на официантку из «Гнома».
Подходят люди, и в нескончаемой взаимной вежливости: палун, тянан — пожалуйста, спасибо — делаются покупки на дом, принимаются заказы на вечер. Мне хочется заговорить с девушкой. Я жду. И, наконец, уловив момент, когда она освободилась, в ожидании новых клиентов расслабилась, украдкой глянула в зеркальце, я спросил:
— Вабандаге, куйдас он тейе ними? Простите, как вас зовут?
— Мину ними?.. Ольга, — ответила она, посмотрела, словно удивилась вторжению в ее жизнь.
— Как?! — вырвалось у меня. — Вы русская, и так прекрасно владеете эстонским?