Зигфрид
Шрифт:
Они молча пили дешевое белое вино из супермаркета, чересчур сладкое, — такого вина не следует пить больше одного бокала. Гертер чувствовал, что говорить теперь придется ему, но что можно было добавить к сказанному? Он покачал головой:
— Я никогда не сталкивался с настолько шокирующей историей, в которой так много белых пятен. Я готов повторить лишь то, что сказал раньше, господин Фальк. У меня нет слов.
— Вы и не должны ничего говорить. Я благодарен вам за то, что вы меня выслушали. Вы нам очень помогли.
— Да, — подтвердила Юлия,
Теперь он мог встать и попрощаться, но ему не хотелось показаться слишком резким, и тогда он спросил:
— Что же случилось потом?
— На следующий день мы получили телеграмму, составленную от имени фюрера, с соболезнованиями от Бормана.
Гертер вздохнул и немного помолчал:
— Где похоронен Зигги?
— На кладбище Берхтесгадена, похороны состоялись через три дня. Нас собралась небольшая группка, родители Юлии, моя мать, Миттельштрассер, госпожа Кёппе и еще несколько сотрудников. На кладбище спектакль продолжился, мы должны были изображать скорбящих родителей.
Юлия подняла глаза:
— Но мы и были ими в действительности.
— Разумеется, Юлия, мы ими и были. Мы ими до сих пор остаемся.
Гертер перевел взгляд с одного на другого. Казалось, он нащупал главный камень преткновения.
— Вы посещали потом его могилу? — задал он вопрос Юлии.
— Нет, там собирались установить памятник и высечь на нем его имя, но нас к тому времени уже перебросили в другое место.
— Как я понимаю, в Гаагу.
— Да, уже через неделю. Миттельштрассер сказал, что смена обстановки поможет нам забыть этот трагический случай.
— А Зейс-Инкварт был обо всем осведомлен?
— Не знаю точно, — ответил Фальк, — но не думаю. При первом знакомстве он сразу высказал нам соболезнования по поводу нашей утраты. Но по какой причине его бы стали вводить в курс дела?
— Ни по какой, — кивнул головой Гертер. — Для Гитлера Зейс-Инкварт был всего лишь мелкой сошкой, хотя благодаря ему он получил Австрию.
В нагрудном кармане Гертера зазвонил мобильный телефон. Извинившись, он достал его и сказал «алло».
— Это я. Где ты пропадаешь?
— На войне.
— Ты не забыл про наш самолет?
— Я сейчас приеду.
Он нажал отбой и теперь мог снова не скрываясь посмотреть на часы: половина четвертого.
— Это моя подруга, она боится, что мы опоздаем на самолет.
— Вы сегодня же возвращаетесь обратно в Амстердам?
— Да.
— Я там был всего один раз, — сказал Фальк, — в середине так называемой голодной зимы. Ничего еще не было разрушено, но город все равно казался почерневшим, смертельно раненным. Я вспоминаю каналы с плавающим от края до края мусором.
Прежде чем попрощаться, Гертер взял экземпляр «Открытия любви» в немецком переводе и на титульной странице авторучкой написал:
«Ульриху Фальку, который во времена господства зла принес немыслимую жертву любви. А также Юлии. Рудольф Гертер. Вена, ноябрь, 1999».
Потом он слегка подул на чернила и закрыл
— У вас есть визитная карточка? — спросил Фальк.
— До этого я еще не дорос, — пошутил Гертер, — но я оставлю вам свои координаты. — Он вырвал чистую страничку из своей записной книжки с адресом и номером телефона и передал ее Фальку со словами: — Вы всегда можете мне написать или позвонить — за мой счет, разумеется.
Фальк прочитал адрес, потом, чуть расправив плечи, сказал:
— Я отдам это госпоже Брандштеттер, чтобы она известила вас, когда нас обоих не станет. После этого вы вольны делать с тем, что я вам рассказал, все, что пожелаете.
Гертер замотал головой: — Нет, вы еще долго проживете, я это вижу. Вы почти вступили в следующий век.
— С нас хватит и этого, — натянуто промолвила Юлия.
Они стали прощаться. Гертер поцеловал руку Юлии и поблагодарил Фалька за откровенность.
— Напротив, — сказал Фальк, — это мы вам благодарны. Если бы вы не согласились нас выслушать, от Зигги совсем бы ничего не осталось. Словно его никогда и не существовало.
16
Когда он вошел в гостиничный номер, Мария укладывала вещи в чемодан, лежащий на кровати. Прикрыв за собой дверь, он сказал:
— Я его понял.
— Кого? — спросила она, отрываясь от своего занятия.
— Его!
— У тебя дикий вид, Руди. Что случилось?
— Слишком многое. Я повержен. Воображение ничто. Прощай, Отто!
— Отто? Кто такой Отто?
— Брось, его больше не существует. «Враг света» не будет написан. Воображению не по плечу тягаться с действительностью. Жизнь посылает воображение в нокаут и гомерически хохочет.
— Ты, может быть, выпил?
— Один бокал пойла, но сейчас хотел бы немного нектара, выпить его за сову Минервы, пускающуюся в сумерки в полет.
— Что ты несешь? — изумилась Мария, опускаясь на колени возле мини-бара.
— То, что верное представление о вещах — это меланхолический десерт творчества, жалкое утешение для неудачников.
— Хорошо, что я тебя знаю, а то бы подумала, что ты порешь какую-то чушь. По-моему, ты плохо выглядишь.
— Я, как выражаются австрийцы, zum Tode betriibt. [14]
— Ляг немного отдохни.
Он отодвинул чемодан в сторону и сделал так, как она советовала.
— Ты что-то узнал у этих старичков?
— Эти старички, как ты их называешь, были личными слугами Гитлера и Евы Браун, и они рассказали мне нечто сенсационное, абсолютно невообразимое и леденящее кровь, и в то же время совершенно непонятное, но я дал клятву, что никому об этом не расскажу, пока они живы.
14
Смертельно огорчен (нем.).