Зима стальных метелей (CИ)
Шрифт:
Хозин сообщением командарма пренебрег, он свою операцию готовил, ему некогда было думать о немцах. Он переправлял на Невский пятачок свежие части.
Сначала их обстреливали на нашем берегу реки, потом во время переправы. Переправа, переправа, берег левый, берег правый, берег правый как стена, этой ночи след кровавый в море вынесет волна…
А потом их начинали расстреливать прямо на пятачке — он простреливался насквозь. Люди за трупами прятались, только труп — неважная защита осенью. Вот зимой, другое дело, хорошо промороженный покойник гарантированно спасет, что от пули, что от осколка. А если мертвые тела поливать водой на
Короче, шикарное место для героев и стратегов. А наши друзья в штабе армии не забыли совещания, и когда штаб фронта приказал выделить дивизию для переброски на Невский пятачок, они сразу вспомнили о нас. И разразились громом и запахом, идите туда! Лично мне шевелиться было лень, а уж погибать за товарища Хозина и Жданова тем более не хотелось. Повертел бумажку от армейского командования.
— Значит, так, — говорю своему комполка. — Ничего не делаем. Бери начштаба, пиши письмо. В приказе не указан маршрут следования и пункты, где полки дивизии будут получать горячее питание в пути. Требуем пояснений. Загадаем им загадку, пусть головы-то поломают, а то привыкли дурачков под пули подставлять. Тут им не здесь.
— А смысл? — спрашивает Соломин.
— Большой. Время выиграем. Немцы не десятого, так одиннадцатого ноября начнут бои за Тихвин. С целью замкнуть внешнее кольцо вокруг Ладоги. Вот это будет настоящая блокада — классическая, без единой щелочки, только самолетом можно будет долететь. И что бы там не придумывали в штабах, Москва нас бросит Тихвин спасать. Посмотри на карту — это очевидно, — поясняю своему командиру.
— Смотрю, очевидно. Поеду к комдиву, — что-то растерялся мой комполка.
Ну да ладно, прорвемся.
К вечеру приезжает.
— Собирайся с вещами. Ты назначен заместителем начальника штаба дивизии.
*****. И девчонок не нашел. Просто сходил на фронт, без всякого толка.
— Хорошо. Только в штабе я мог бы и в цитадели сидеть, — бурчу недовольно, пусть чувствует мое настроение.
Прошелся по ротам, ротный-Один вместо меня на батальон, его командир первого взвода на роту. Все остальное по-прежнему, исконному порядку. Вещи собрал, рюкзачок увесистый получился. В штабе полка отметку сделали — выбываю к новому месту службы.
Вышел из штабной землянки, весь батальон и танковая рота в сборе.
— Господин фельдфебель, выражаю вам мое неудовольствие. Что за стадо баранов вокруг? Разве так должна себя вести гвардия Севера?
— Рота, стройся! Батальон, первая, вторая, третья….
Самое время для обстрела, сразу бы немцы счет сравняли.
Стоят рядами, пришли прощаться. Черт, это что, слезы, что ли?
Беру под козырек.
— Церемониальным…. На грудь линейного… Дистанция… Шагом марш!
Эх, ребята, не успел я вам сказать Главную Военную Тайну. Из дураков и рабов солдат не получается. А раз вы бойцами стали, значит, в рабы уже не вернетесь. А значит, дорога вам одна — на пулеметы…
Постарайтесь остаться в живых…
Прошли кривоватые ряды, подхватил я рюкзак и пошел на дорогу. До штаба дивизии путь далек, а до Новой Ладоги и того дальше. Пока, действующая армия, не хочу я с дивизионным особым отделом общаться, сорвусь, убью там всех. Мы лучше мимо пойдем. А то предложат мне жбанчик с пивом, а я в него им помочусь, беря пример с солдата Швейка.
Человека никто не ищет, если он умер. Распаковал мешок, достал форму НКВД. Пехотную форму убрал, из порта сообщу о гибели однофамильца. Или Снегирева попрошу, пусть он подполковника внесет в списки павших героев. Торможу грузовичок, поехали. Уже начало ноября, как время-то летит. И где девицы, ведь весь фронт не перероешь. Что с ними могли сделать, об этом лучше не думать. Не буду.
— Здравия желаю, товарищ капитан НКВД! А мы думали, что вы в армию ушли, посылки возим в стрелковую дивизию для вас, — вот я до буксира добрался.
— Нет, это не мне, братцу моему сродному. А я — это секрет, но тебе скажу, по нашим лагерям в комиссии работал, добровольцев на фронт отбирал. Не каждому ведь оружие доверишь? — отвечаю капитану. — Когда в путь?
— С темнотой отчалим, самолеты немецкие лютуют, даже за лодками гоняются. Днем уже никто и не ходит по озеру.
— Устал я, — говорю, — лягу сразу, приплывем — разбуди.
И вниз спустился.
Будет белой постель, где зеленая ель, тихий крест над холмом, где последний твой дом, а наследство-то все — только стрем и облом. Песни порванных вен, пляски новых измен, флаги над головами не вставших с колен. Через стену дождя — каждый выстрел в тебя, это — время слепых, бьющих время под дых.
Готичненько. А проснулся я значительно раньше. Привязался к нам какой-то особо вредный самолетик, и полночи норовил нас утопить. Заходов шесть сделал, три раза находил, потом капитан сказал — есть такие пилоты, кильватерный след на воде видят. Так что удирали мы в Осиновец на полном ходу, никуда не заходя.
Из отдела НКВД речного пароходства я сразу бумаги о гибели подполковника пехотных войск Синицына отправил в управление кадров фронта. С пометкой: «Проверено», чтобы меньше суетились. За подписью дежурного по отделу. Все, история закончена — пехотинец утонул по дороге к новому месту службы. Прощай.
Пока я следы заметал, командующий фронтом вывел на Невский пятачок еще пять дивизий, четыре стрелковых и одну НКВД. На западном берегу стояли в ожидании приказа на переправу 10 и 11 стрелковые дивизии, 4я бригада морской пехоты и 123я Краснознаменная тяжелая танковая. Зачем она там стояла, было неясно, ни одного тяжелого понтона, на который можно было бы загрузить танк «КВ-1» или «КВ-2» у советского командования не было и в помине. Переправить на противоположный берег хотя бы один танк было невозможно. Танкисты маневрировали под непрерывным огнем, теряя машины и людей без всякого смысла. Сказать об этом вечно пьяному Хозину смельчаков не нашлось.
Пятачок на Невской Дубровке был блокирован немцами качественно. Справа от него вермахт устроил опорный пункт на базе деревни Арбузово, а слева мощный укрепрайон включал в себя здания 1го Городка и непробиваемые железобетонные блоки 8й ГЭС, отданные в свое время без боя, и превращенные противником в неприступную крепость. На риторический вопрос — что нам мешало держать там оборону, рискну ответить.
Вся советская кадровая политика всегда была направлена на выявление умных и инициативных командиров и их устранение. Самым тяжким обвинением для военного было обвинение в «бонапартизме». И это правильно, кстати. Сам Бонапарт поначалу был всего лишь первым консулом. Кто-нибудь помнит его соратников?