Зима в горах
Шрифт:
— Так-то складно у меня, конечно, не получилось. Это я бы тогда так сказал, будь у меня такая голова на плечах, как у Айво.
— Попрошу соблюдать тишину в зале, — сказал Айво. — Еще всем по кружке. — Его кружка, вновь наполненная, уже появилась перед ним.
Айво-хорек теперь снова начал сжиматься, уходить в себя. Его землистое, потное от страха лицо блестело. С юности приучившийся ненавидеть и бояться «фараонов», он теперь почувствовал себя в цепких лапах полиции, а единственный человек, который мог бы вызволить его отсюда, вместо помощи подставил ему подножку, отчего он окончательно слетел с катушек. Он судорожно дергался,
Дверь за спиной Айво почти ежесекундно отворялась и затворялась, бар постепенно заполнялся посетителями. Но представление шло своим чередом: Дик Шарп уверенно-спокойно устранялся; хорек с каждой минутой становился все более косноязычным и жалким; Айво и Гито совсем утратили всякие очертания; сержант и взбрыкивающий рукой констебль продолжали играть свои безучастные роли. Наконец сержант сказал: «Ну, пока все, приятель. Мы тебя известим». Поначалу Айво-хорек не поверил своим ушам: ему казалось невероятным, что его могут отпустить отсюда подобру-поздорову, но когда Айво-сержант сказал: «Значит, мы дадим тебе знать, как только ты нам понадобишься, в конце квартала, надо думать» — и кивнул, давая понять, что разговор окончен, Айво-хорек, бросив на Айво-Дика Шарпа горящий ненавистью взгляд, суетливо ринулся к двери.
Смех, аплодисменты. И у всех отлегло от сердца. Низость и жестокость сцены в полицейском участке, отвратительное, бесстыдное предательство жалкого беззащитного человечка, предательство, совершенное весьма могущественным по сравнению с ним лицом, — все то, что так потрясло Айво и Гито, заложив угрюмые складки на их лицах, превратив их на какое-то время в плакальщиков над своей судьбой и судьбой всех обездоленных, засверкало иными красками в лучах веселого яркого таланта Айво. Марио хохотал и возбужденно говорил что-то, Дженни улыбалась во весь рот, и даже лицо Гэрета утратило свою напряженность. Снова пошли в ход кружки, снова посыпались шутки, как на веселой вечеринке.
Незаметно пролетел час, другой. Роджеру казалось, что он никогда еще не был в такой веселой компании. Трудности оставались, но перестали представляться неразрешимыми: всесильному Дику Шарпу был нанесен сокрушительный удар. И об этом говорили не таясь. Имя Дика Шарпа было у всех на устах, многократно повторялось во всех уголках бара.
Наконец, устав от шумных проявлений радости, Роджер взял два куста мясного пирога и отыскал для себя и Дженни укромный уголок. У них еще ни крошки не было во рту с той немыслимо далекой незапамятной зари, когда за ними приехал грузовики из мрака донесся голос Айво. Роджер удобно усадил Дженни с кружкой свежего пива и пирожком, и они принялись за еду. И почти тут же он почувствовал — что-то неладно; на лицо Дженни набежало облачко. Она откусила кусочек пирога, нахмурилась, отодвинула тарелку и погрузилась в угрюмое молчание. Он тоже молча наблюдал за ней: она достала из сумочки очки, надела их и снова сняла. Потом отхлебнула из кружки, но как-то машинально.
— Ты плохо себя чувствуешь? — прошептал он, наклонившись к ее уху.
— Мм?
— Я спрашиваю: как ты себя чувствуешь?
Ничего не ответив, она встала, легонько отпихнув от себя стол.
— Мне нужно… Я скоро вернусь.
Решив, что она хочет пройти в туалет, Роджер отодвинулся, пропуская ее. Она чем-то расстроена?
Он ждал, болтая с Гито, но минуты ползли медленно. Вопреки напряженности ожидания и уже снедавшей его тревоге он все-таки заставил себя проглотить несколько кусочков пирога. Если и в самом деле произошло что-то неладное, неразумно пытаться с этим совладать на пустой желудок. Он медленно доел пирог, а Дженни все не возвращалась. Наконец он встал, чтобы отправиться на розыски, и в это мгновение она появилась в дверях.
Он сразу увидел: если ее и раньше что-то тревожило, то теперь эта тревога усилилась. Может быть, она нездорова? У нее что-то болит? Лицо ее было замкнуто; тонкая полоска крепко сжатых губ совсем побелела.
Пробормотав извинение, Роджер протолкался мимо Гэрета и Гито и подошел к ней.
— Что случилось, дорогая? — спросил он.
— Я хочу домой, — сказала она.
Домой? В часовню в горах, на кушетку, к пузатой печурке? Или она имела в виду что-то темное, холодное — ее дом-тюрьму, где только нет решеток на окнах, ее безлюбовное супружеское стойло?
Чувствуя, как все холодеет у него внутри, Роджер вдруг с испугом осознал непрочность их отношений. Он горячо любил Дженни. Но их любовь еще не материализовалась в житейских обиходных вещах — она была как соломинка, внезапно вспыхнувшая ярким пламенем на жарких углях очага.
— Поехали, — сказал он. — Я отвезу тебя. — Он решил, пока она не запротестует, делать вид, что слово «домой» означает часовню.
Айво, увидев, что они выходят за дверь, в изумлении оборвал разговор на полуслове и крикнул:
— Уходите?
— Да, — сказал Роджер. Он старался улыбаться как можно непринужденнее. — Не хотелось бы портить вам удовольствие, но у нас кое-какие неотложные дела.
— Не пропадайте, Роджер, — сказал Гэрет. — Я вам сообщу, что и как у нас. Может, мы выведем автобус в рейс раньше, чем думали.
— Идет, — сказал Роджер. Он снова попытался приятельски улыбнуться, но почувствовал, что вместо улыбки получилась какая-то невеселая гримаса. Что ему автобус, когда такая туча надвинулась внезапно невесть откуда! Он поглядел на Дженни: она стояла потупившись, лицо — маска боли. Что могло так потрясти ее?
Когда они вышли на улицу, он не удержался и спросил напрямик:
— Ну, что у тебя стряслось?
Но она продолжала идти, как будто не слышала вопроса. А может быть, и вправду не слышала.
Они забрались в малолитражку, и Роджер молча повел машину к часовне. И с каждым оборотом колес его дурные предчувствия росли, и он все больше падал духом. Дженни сидела рядом, словно незнакомая пассажирка в поезде. Всякий раз, взглянув на нее, он встречал все тот же мертвый, остановившийся взгляд.
Когда они уже подъезжали к часовне, она тихо опустила голову на руки и заплакала — негромко, надсадно, словно через силу выдавливая из горла рыдания. Остановив малолитражку, Роджер обхватил ее за плечи и попытался притянуть к себе, но, все так же безмолвно плача, все так же закрывая лицо руками, она толкнула дверцу и медленно выбралась из машины. Роджер пошел за ней; подойдя к двери часовни, она остановилась и терпеливо, немо ждала, когда он отопрет замок.