Зимний пейзаж с покойником
Шрифт:
С того дня исчезновения Александра Григорьевича и воссоединения с ним стали чередоваться почти правильным образом. Он даже привозил Любу домой, в Суржево, где ей очень понравилось все, кроме золоченых интерьеров. «Это нехорошо, – поморщилась она, – напоминает Кремлевский дворец после реставрации Глазунова. Все желтое, все блестит – фу!»
Еськов смеялся и тащил Любу в лес. Там ослепительно, зеленая новая трава уже одолела старую бурую. Молодым листом пахло одуряюще, вопили и свистали птицы. Люба загорала на расстеленных одеждах, и ее длинные смоляные волосы темным ручьем сияли в траве. Она стала совершенно бесстыдной и очень хотела, чтобы их с Еськовым застукали в самую скандальную минуту. Тогда, казалось
Но ей не везло: то ли Еськов знал особо безлюдные, никем не посещаемые места, то ли свидетели проявляли редкий такт и, заметив издалека страстную пару, скрывались. Лишь однажды какой-то собиратель черемши, подслеповатый старый дачник – не из элитного Суржева, а из затрапезного Пучкова – набрел на влюбленных. Да и это случилось лишь потому, что старик все время алчно смотрел себе под ноги, а больше никуда. Он почти споткнулся о Любины туфли на высоченных каблуках. Только тогда он поднял глаза. Громадный розовый Еськов (к нему, в отличие от Любы, загар не лип совсем) так напугал беднягу, что, роняя черемшу, старик бросился наутек. Иногда он оглядывался – наверное, гадал, не примерещились ли ему влюбленные. Люба с хохотом вскочила, схватила ружье и выстрелила в воздух. Приклад больно ударил ее в нежное голое плечо. От этого и оттого, что птицы шарахнулись со всех деревьев и отчаянно заверещали, стало весело. Люба заулюлюкала. Дачник ломился в чащу, перепрыгивая через кусты. Еськов лениво усмехался. Его глаза были полузакрыты, шерсть ярко золотилась на могучем розовом теле. Это лес стоил Мальдив!
И все-таки Еськов стал пропадать все чаще, а отсутствовать все дольше. Любе он и сам не звонил, и ей своих телефонных номеров не давал. Найти его в тех таинственных местах, где он бывал без нее, она не могла и маялась любовью, как мигренью. Когда же Еськов снова стал прощаться навсегда, сулить десятерых жеребцов и демонстративно отличать признанных красавиц «Сибмасла», Люба решилась на крайний и отчаянный шаг – она отправилась в Суржево. К Галине Павловне.
Нет, она не собиралась устраивать сцен, открывать глаза на их с Еськовым роман и требовать Александра Григорьевича себе в безраздельное владение. Она знала, что это глупо и не пройдет: Еськов каким-то волшебным образом был привязан к жене намертво. Приворожен, как считали в «Сибмасле». Люба, конечно, хотела бы выйти за Еськова, но пока не знала, как это сделать. Да и не важно это было! Главное, она хотела его любви – той, что одна на тысячу. Они этой любовью связаны навек, никакие жены и подруги отобрать любовь не могут. Потому Люба даже не ревновала. Она просто хотела бывать там, где бывает он, а именно в Суржеве.
Галина Павловна Любу долго разглядывала и оценивала: «Эффектная и некрасивая. Явно деловая. Сашка говорил, что спал с ней и что она навязчива, распутна и утомительна. Он таких не терпит. Неглупа – надела широкие брюки, хотя у нее какие-то особые, знаменитые ноги. Может быть! Потому что остальное так себе. Почти дурнушка. Одета со вкусом, без всякого вызова, только блузка красная. Это исподволь возбуждает. Да, неглупа!»
Чтобы наверняка внедриться в Суржево, Люба нашла предлог: привезла якобы Александру Григорьевичу какие-то сомнительные бумаги. Пустячные выбрала бумаги, но с душком. Галина Павловна заинтересовалась. Они поболтали о делах в фир ме, и выяснилось, что Люба очень уважает Аллу Никитину, а вот Лундышева не только терпеть не может, но и подозревает во всяких кознях.
Держалась Люба скромно, говорила толково и со знанием дела. Галина Павловна прикинула и нашла, что хорошо бы иметь в отделе По по вича такого вот своего человечка без пре тензий.
Люба стала часто ездить в Суржево, чтобы попить чайку с Галиной Павловной. Они подружились. Люба, потупившись, рассказывала
Галина Павловна над рассказами Любы смеялась. Дела фирмы были ей не безразличны, но противны. Она чувствовала себя светской дамой, которая от скуки болтает с конторской крыской. Люба была неглупа и потому занятна. К тому же она честно призналась, что несколько раз переспала с Александром Григорьевичем, а теперь живет с бизнес-тренером Радецким. Это была сущая правда. Топорный Радецкий был Любе нужен, чтобы оттенять совершенства Еськова. Он был моложе, красивее, стройнее, элегантнее, образованнее, умнее Александра Григорьевича – и абсолютно ничтожен.
Оказалось, что Галина Павловна Радецкого тоже знает. Она одобрила Любин выбор, только посоветовала уговорить бизнес-тренера заменить природные зубы – прекрасные, крепкие, белые, но очень редкие – протезами. Другой совет касался замшевой шапки с ушками, которую Галина Павловна как-то видела на Радецком. Эту шапку надлежало выкинуть, а купить другую, вязаную, в полосочку.
Люба пообещала исправить бойфренду и зубы, и шапку. Тогда Галина Павловна посетовала, что гардероб мужа не держится более полутора месяцев, так быстро Александр Григорьевич набирает вес. И страшно потеет, особенно во время секса. Люба сочувственно кивнула, а сама чуть не разрыдалась от умиления.
Так завязалась женская дружба.
Поначалу Любин план сработал. Галина Павловна даже несколько раз просила мужа подбросить подругу в город. Тогда-то Любе и удавалось снова залучить любимого в Суржевский лес, где уже отпели птицы, поблекла трава, а в хвое посвистывал августовский ветер. Иногда в глубине чащи что-то громко трещало и падало. Пустое эхо долго повторяло этот невеселый звук.
– Эх, Тридцать Девять Дюймов! – вздыхал Еськов. – Надоела ты мне до чертиков. Вот нет у вас, у баб, чувства меры! Обязательно вам надо так все изгадить, чтоб потом и вспоминать было противно.
– Я тебя люблю, – отвечала Люба.
Ее голос всегда напоминал о весне, шуршащем снеге и нежном ветерке.
– На, люби! Ешь с потрохами! – отмахивался Еськов и начинал расстегивать штаны. – Смотри, допрыгаешься – не только рыло тебе начищу, но и из фирмы выкину.
Люба в ответ только смеялась:
– Не выкинешь! Я Галине нажалуюсь, а уж она-то тебе поддаст. Лучше молчи – ты восхитительный, прекрасный, единственный на свете.
– Еще и издевается!
– Ничуть. Ты что, вправду не знаешь, что ты единственный?
Такая любовь никогда не кончается. Одна только есть разлучница – смерть.
Глава 14
Еще один выстрел
24 декабря. 5.05. Суржево. Дом Еськовых.
Самоваров вздохнул, скрипнул креслом. Как продолжить беседу, он не знал. Люба сидела напротив, картинно скрестив ноги, в черном траурном платьице – шубку она сбросила на диван. Из-под низкой челки блестели карие глаза.
Люба молчала. Как? Неужели это и вся ее история?
Самоварову нехотя признался:
– Все равно не понимаю!
Люба фыркнула, и Самоваров подумал, то сейчас она снова назовет его дураком. Но она просто молчала.
– Я не могу понять, почему это случилось именно сегодня, – уточнил Самоваров. – Вы убили его довольно странным образом. Обида, ревность, охлаждение, горькое чувство оставленной женщины – все это бывает, согласен. Это мотив! И вспышка гнева могла случиться, и даже состояние аффекта. Но вы отправились в кабинет, взяли ключ от шкафа, достали этот дурацкий исторический браунинг… Никакой вспышкой тут и не пахнет. Больше похоже на хладнокровный расчет. Что за расчет? Почему вы дожидались этого вечера? Ведь ваш роман кончился не сегодня.