Зимняя кость

Вудрелл Дэниэл

— Объяснись, Хэслэм.

Слезка не отвел взгляда, не прогнулся. Повел левой рукой, сказал:

— Я никогда, блядь, ни слова про своего брата не говорил. Ни у кого про братка не спрашивал, не искал его, ничего. Что Джессап сделал — это против наших обычаев, он это знал, и я это знаю, и я вообще никакой вони не подымал насчет того, что с ним стало. А она мне не брат.Она мне племянница, и кроме нее, у меня, считай, никакой семьи больше не осталось, поэтому сейчас вот я ее заберу и отнесу отсюда домой. Тебя устраивает, Тумак?

— Хочешь, значит, встать за нее, да?

— Если не так поступит, свалишь на меня.

— Договорились. Она теперь твоя, ты за нее и отвечай.

— Эта девочка никому ничего не скажет.

Ближайший

деревянный столб выглядел полезно, и Ри поползла к нему. Грубое дерево обдирало руки, пока она взбиралась наверх, чтобы встать на ноги, и все вокруг, что она видела, двигалось медленными кругами. Из костей ее груди зудели только стоны. Она чувствовала, как мерзость, протекшая из трусов, сползает ей по ногам. Взбила скомканную юбку, чтоб расправилась и опала. На ногах она покачивалась — и тут поняла, что и Тумак Милтон, и дядя Слезка повернулись, смотрят на нее.

Тумак Милтон сказал:

— Девчонку — в грузовик Хэслэму. Донесите, если надо. — Снова оборотился к Слезке. — Теперь все?

Слезка не отводил глаз от Ри, не смотрел на Тумака Милтона.

— Если кто-нибудь еще когда-нибудь эту девчонку пальцем тронет, меня пусть лучше сначала пристрелят.

Меган и Паук Милтон поставили Ри между собой, подпирая плечами, повели из амбара. Ноги ее загребали пыль, голуби спорхнули со стропил. Толпа молчала, когда ее волокли по гравию к зеленому грузовику, а вот красная енотовая гончая еще раз гавкнула, и птицы на деревьях все пели свои разные песни.

~~~

У нее в глазу было эхо. Она смотрела из разгоняющегося грузовика, и все, что видела, — дом, столб забора, козу, корову, птичку или сияющее солнце, — все отбрасывало эхо себя, оно стояло сбоку. Все эти эхо подрагивали, и если двигался настоящий предмет, эхо могло запаздывать и скрываться на секунду-другую, а потом снова догоняло, становилось рядом, а у нее в глазу возникали мерцающие двойники.

Дядя Слезка смотрел в заднее зеркальце, пока грузовик не перевалил через бугор, а на спуске дал по тормозам, съехал с мощеной дороги на смутную колею в грязи. Задним ходом на полной скорости проскакал по буграм невспаханного поля, мимо рухнувшего сарая, в заросли высохших яблонь. В саду этом отыскал тьму средь бела дня, занавешенный уголок, из которого открывался вид на дорогу из Хокфолла.

Потом открыл дверцу, отошел от грузовика на шаг, чтобы ловчее нагнуться и залезть под сиденье. А когда снова сел за руль, у него в руках были десантный автомат с откидным скелетом приклада и длинной обоймой и охотничье ружье с отпиленным стволом и маленькой белой рукоятью. Обрез он положил рядом с Ри, постучал ей пальцем по колену, сказал:

— Это если явятся. — Подался к ней, запрокинул ей голову и заглянул в рот. Он был весь в поту, дышал коротко и прерывисто. — Эта твоя Гейл тебе точно шкуру спасла. — Задрал ей полу рубашки, свернул угол в толстый жгут, сунул ей в рот. — Затолкай, где кровь идет, и прижми. Не разговаривай, ничего, просто укуси и держи, пока кровь не остановится.

Она чуяла кровь, которую гнали удары сердца, — та билась из всех рваных мест под кожей. У дяди Слезки на лице она видела четыре глаза и два уха, а еще целую метель синих слезинок. Руку выпростала к обрезу, нащупала его, скорее не глядя, чем по виду. Провела пальцем по холодному стволу, стиснула челюсти — и чуть не расплакалась, унюхав поднявшуюся собственную вонь.

Слезка дотянулся до бардачка, схватил из него пузырек от детского питания, с феном. Отвинтил колпачок, положил его на приборную доску, дважды нюхнул из пузырька и, стукнув кулаком по рулю, сказал:

— Надо быть готовым умереть каждый день — вот тогда у тебя есть шанс. — На него падала тень от ветвей сухого сада, а он смотрел на дорогу. — Ты мне теперь должна. Поняла? Ты мне теперь, девочка, дофига должна. Что не так — все на мне будет. Облажаешься по-крупному, мне по-крупному платить придется. Джессап — он вот потел и облажался, бедный маленький говнюк. Джессап пошел и настучал, а это самое большое и древнее ни-ни, что у нас есть, нет? Ни за что бы не подумал… но он последнего залета своего

не выдержал, не смог бы червонец оттрубить. Ну и мама твоя, сидит дома, спятила навсегда. Вот что его гнело. Пацаны эти. Ты. И он запел этому блядскому Баскину — но я хочу, чтоб ты знала: Джессап… Джессап не закладывал никого из долины Рэтлин. Не-а, не-a. Говорил, что нет. Не станет. Он сказал… блядь, он всякое говорил… Если бы мне заново начать, девочка, тот первый засранец, которого я грохнул, до сих пор бы по земле ходил. Но… черт, меня так и не замели, и я вот… Ты меня наружу вытягиваешь, девочка. Понимаешь? Ты меня ставишь ровно туда, чего я пытаюсь избежать. Они ж только и ждут, чтоб я что-нибудь сделал. Следят. Слушай… оно вот как… я чувствую… не могу я знать, кто убил Джессапа. Подозревать могу того-другого, на измене быть, а наверняка знать, кто именнопошел и хлопнул моего братца меньшого, не могу. Даже если он облажался, а он так и сделал, почему… меня грызть будет, если я узнаю, кого они послали. Грызть, как рыжие муравьи. Тогда… наступит ночь как-нибудь… когда я чутка больше занюхтарю ненужного, завалюсь куда-нибудь, увижу, как сидит этот ебила, пиво сосет, ржет над каким-нибудь анекдотом, и… блядь… тогда все. Тогда-то за мной и придут… Охламон Лерой… Малыш Артур… Хлопок Милтон, Кашель Милтон, Пес… Кулак… Хряк… этот хуила с глазами отвисшими, Сонный Джон. Но, в общем, девочка, тебе я чутка помогу, прикрою сзади, чтоб ты его кости нашла, но уговор тут такой: даже если узнаешь, ты вообще никогда не должнамне говорить, кто на самом деле пошел и убил моего брата. Если узнаю, это просто одно будет означать — что скоро и я сыграю в ящик. Договорились?

Рука Ри сползла с обрезанного ствола по сиденью к руке дяди Слезки и пожала ее, еще раз пожала. Слезка отвернулся, завел машину. Мертвые ветки шкрябали по грузовику, обламывались на землю. Он выехал из сада по бугристому полю к дороге. Сказал:

— Херово тебе, давай-ка твою жопку домой оттащим.

Мир рябил в ее взгляде, пока она не закрыла глаз, не уронила голову на стекло. Слезка ехал проселками, напрямки к дому, и, когда грузовик задребезжал по рытвинам, задудел в клаксон. Ри открыла глаз. Остановился он в аккурат под качким крыльцом с перилами, что ходили ходуном, и обогнул капот, открыть Ри дверцу. Гейл соскочила со ступенек и подбежала вместе со своим эхом к машине, а мальчишки эхом вчетвером остановились у нее за спиной в дверях. При виде сестриного лица их чуть не затошнило. Гейл тут же расплакалась. Они со Слезкой вытащили ее с сиденья. Ри выплюнула изо рта запятнанный кляп, оперлась головою о подругу, прошептала:

— Помоги мне вымыться. Одежду сожги. Пожалуйста. Помоги вымыться.

~~~

Вся боль ее запела хором о муках по всему ее телу и мыслям. Гейл выпрямила ее, голую, и вычистила всю, как младенца, грязной юбкой соскребя размазанную гадость сзади, и на бедрах, и под коленками. Гейл трогала пальцами обнажившиеся рубцы и синяки — и между всхлипами вся сотрясалась. Когда Ри шевельнулась — вся обмякла и просела, а хор внутри взял свежие резкие ноты. Мученья ее были песней, а в песне столько голосов, и Гейл опустила ее в ванну, где, погрузившись по шею в теплую воду, она приметила, что весь хор чуточку притих, кроме разве что солистов в голове.

~~~

Женщины долины Рэтлин начали переходить ручей посмотреть на нее, пока она еще лежала в ванне. Соня ввела Бетси и вдову Карадока Долли Пермелию, хозяйку третьего, последнего дома на другом берегу, в ванную и закрыла дверь перед носом у побледневших мальчишек, глядевших потрясенно. Ри лежала, посматривая здоровым глазом из воды, тонко затянутой мыльной пеной. Женщины сбились кучкой, разглядывая сверху цветные синяки на молочной коже, вздувшийся глаз, разбитый рот. Сжимали губы, покачивали головами. Пермелия — древняя, но подвижная, видевшая сотни ран на своем веку, — сказала: