Зимняя кость
Шрифт:
— Тут в округе Долли не замечены за нежностями к семье стукача — у нас так испокон веку было. У нашего народа старая кровь, обычаи у нас сложились задолго до того, как этот выскочка, Иисус этот мелкий, молочко впервые срыгнул и насрал желтеньким. Понимаешь? А то, что чураются, — это потом поменяется, как-то. Со временем. Народ заметил, как тебе досталось, девочка.
Ри смотрела, как он курит, смотрела и сонно ждала, пока он не откинулся на спинку, не развернул пакетик фена — макнул палец в порошок и нюхнул, закашлялся, нюхнул еще. Очень сильно шмыгнул носом. Ри зевнула, сказала:
— Ты меня всегда пугал, дядя Слезка.
Он
— Это потому, что ты умная.
У Ри внутри расцветали синенькие таблетки, и от них ей в темноте вдруг пониклось. Пустив слюну, она обмякла на диване, потом Слезка пальцем ее растолкал. Она встала, дошаркала до кровати, легла, навалившись бедром на ногу Гейл. Взбила себе самую пухлую подушку и вскоре уснула черным сном, в голове уже не мелькало никаких картинок, не орало никаких слов — лишь чернота, и сон, да лучистый жар, что подымается от двоих, кто близко под одеялами.
~~~
Все утро казалось, что где-то спрятались скрипачи, медленно играют глубокие мелодии и все в доме их слышат и прониклись настроением такой музыки. Мальчишки ходили мрачные — не сонные, но угрюмые и бессловесные, — ели омлет с колбасой, который Гейл сварганила на черной сковороде. Мама не выходила от себя, и Сынок понес ей тарелку. Нед болботал в своей переноске за стойкой. От музыки тайных скрипачей воздух сгущался баюкающим туманом низких нот, только время от времени из них выбивался хулиганский визг, от которого глаза возводились к потолку. Ри вилкой крошила еду на кусочки поменьше, потом нежно их жевала неразбитой стороной рта. От кофе разбитая сторона вся вскинулась болью.
Сынок спросил:
— А ты этим глазом опять видеть сможешь?
— Говорят, да.
— А он до сих пор совсем слепой?
Она невнятно шамкала распухшими губами.
— Могу сказать, что солнце встало. Тень ловлю, если движется.
Гарольд сказал:
— У меня в классе два Милтона из того Хокфолла или рядом, — хочешь, с ними обоими подерусь?
— Нет, Гарольд.
— С одним мы друзья, но я все равно могу его побить, если скажешь.
— Нет.Даже не вздумай. Не надо этого делать. Не сейчас.
Сынок спросил:
— А когда тогда?
— Если это когда придет, я вам скажу.
Мальчишки умчались ловить автобус. Утреннее солнце осияло все дерево золотом, на столе разлилась ослепительная лужица расплава. Ри вдруг стало дурно глядеть в эту лужицу, и она оттолкнулась от стола, поднялась, уселась в удобную мамину качалку. Проглотила последние белые таблетки от матки, замычала вместе со скрипачами. Музыка была к балладе, чьи слова потерялись, но ее все равно легко было мычать. Гейл стояла на месте Ри у раковины, сгорбившись, мыла посуду, а тем временем смотрела в окно на откос известняка и грязь. Ри наблюдала за крепкой спиной Гейл, за ее руками в работе, потом вдруг перескочила на себя — праздная от утренних таблеток, у буржуйки, мычит вместе с невидимыми скрипачами — и принялась раскачиваться в мамином кресле, качаться, всеми своими частями быть слабой. Ослабленные части отсыхали внутри по кусочкам, как грязь с берегов разлившегося ручья, рушились внутрь и плескали сильными чувствами, вытерпеть их она не могла. Она яростно схватилась за подлокотники кресла — и качала его, и качала, пока не уперлась ногами в пол, не пересела за стол, не уложила голову в растаявшую лужицу.
Я
Гейл развесила тряпку на кране, повернулась, сказала:
— Готово.
— Очень здорово, что ты помогаешь.
Гейл остановилась над Недом, поправила ему одеяльце, натянула потуже чепчик.
— Я хочу тебя кое-куда свозить, Горошинка. Там, говорят, тебе лучше сделается, с твоими синяками и прочим.
— Не знаю. У меня все болит.
— Вот. На, возьми. — Гейл вытащила из ближайшего угла метлу — старую и закопченную, солома щетинилась, короткая и тупая, потому что мели ею долго. — На нее можно опираться, как на костыль, ну вроде. Мы поедем, но идти тоже немного придется.
С метлой было легче. Ри сунула щетинистый конец себе под мышку, оперлась. Пристукнула метлой по полу, заковыляла одноного к маминой двери. Оперлась о косяк, всмотрелась в тени.
— Мам, из комнаты уже можно выйти. Вот так я теперь выгляжу. Я знаю, тебе это видеть неприятно, но лучше выходи все равно, на солнышке хоть теплее. Я тебе качалку согрела. Я так ходить буду недолго, а потом стану почти как всегда.
Гейл сказала:
— Ты готова или как?
Из постели в тени не донеслось ни звука, ни слова и ни шороха, и Ри отвернулась, жестко выкинула метлу вперед, заскрипела к парадной двери. С крюка на стене сняла Бабулино пальто, скользнула в рукава.
— Ружье мне брать, как считаешь?
— Я бы взяла. Если так станется, что пригодится, домой за ним посылать будет некогда.
— Да я б не отказалась от него сегодня. У меня тут мишени завелись.
— Ну, я, блин, надеюсь, до этого не дойдет, раз я с Недом, только на это и расчет.
— Ай, да не волнуйся, они со мной уже, наверно, всё.
Ри несла ружье, Гейл несла младенца. Опираясь на метлу, Ри схромала вниз по ступенькам к старому грузовику, заметила, что из-за ручья на них пялится выводок женщин. Соня, Бетси и Пермелия стояли с женами двух Тэнкерсли из Хэслэм-Спрингз и еще двумя женщинами, которых Ри не очень признала. Гейл завела грузовик, сдала им по проселку. Поравнявшись с женщинами за ручьем, помахала.
Ри сказала:
— Что это с ними там такое?
— Наверняка ты. То Джерилин Тэнкерсли и еще одна, Пэм, по-моему, зовут.
— Этих двух я знаю немного — а две другие кто?
— Одна из Бошеллов. То есть я вполне уверена, она — Бошелл. А одна — девчонка Пинкни, которая за Милтона вышла. Длинная — из Бошеллов. Они обе где-то из Хокфолла.
— Наверно, срань всякую про меня расспрашивают.
— Отсюда скорее выглядит так, что это Соняим всякую срань излагает. У них губы не сильно шевелятся.
Ри рассмеялась, затем поморщилась, когда у нее раздвинулись губы, сказала:
— Черт, на виду никто не стоит, кого бы мне хотелось пристрелить. А стояли бы, я б и отсюда их завалила.
Гейл изогнулась посмотреть на скопище женщин.
— По мне, так Соня вроде за тебя заступается, Горошинка.
— Ага. Это она к Сынку нежно. Ничего с собой не поделает.
У шоссе Гейл поехала дальше на юг, прямиком через асфальт, снова на глинистый проселок. Вдоль западной стороны тянулась колючка, прибитая к покосившимся столбам, — эдакая вялая ограда. На проволоку кто-то швырнул задавленного броненосца, он зацепился за колючки хвостом вверх, и его сожрали всего, лишь безглазая скорлупа осталась качаться на ветру.