Зимняя сказка
Шрифт:
Корабль все еще проходил бортом мимо сада, и удивлению перед спокойным движением непомерной громады уже не хватало места. Все буквально онемели, потеряв дар речи. Самое время было появиться кормовой рубке – тогда увиденная картина смогла бы приобрести завершенность, но вместо этого по небу поплыли новые ярко освещенные палубные этажи, будто конструктор этого чуда хотел соблюсти идеальные пропорции своего детища, оправдав высоту палубных надстроек длиной корпуса по ватерлинии.
Наконец, после того как мимо них проплыли сотни метров бортовых огней, корабль резко закончился стальной, будто срезанной, вертикально уходящей в воду кормой. Следом, буксируемая на цепи со звеньями столь огромными, что через арку любого из них с легкостью мог бы проехать грузовик, показалась баржа, такого же голубого
Гигантское судно тем временем сбавило ход и остановилось. Над его огромными мачтами и пилонами тут же подобно слепням и стрекозам закружили частные одномоторные самолеты и вертолеты. От пристани пожарной части, расквартированной в Бэттери, отчалил пожарный катер, команда которого никак не могла взять в толк, почему никто не проинформировал их о приближении этого… монстра. С корабля тем временем принялись спускать большие моторные шлюпки, которые выстроили линию обороны, а те из членов экипажа, кого удавалось разглядеть, представали взору лишь на мгновение – как защитники крепости, приподнимающиеся над парапетом и тут же ныряющие в укрытие.
Испытывавшие странное возбуждение участники обеда разом поднялись на ноги. Горожанам, живущим высоко над морем или на одной из людных улиц, всегда кажется, что корабли входят в городскую гавань с подозрительной медлительностью. Но моряку, недели, а то и месяцы знавшему только океанский простор, кажется, что корабль летит с головокружительной скоростью в этих безумно узких берегах, и он не будет находить себе места, пока судно окончательно не остановится. Любой большой корабль, появляющийся в гавани Нью-Йорка, являлся наглядным свидетельством того, что за Нэрроуз находился целый мир, о существовании которого горожане обычно даже не подозревали. Он словно говорил им: «Я там был. Я видел тот удивительный мир своими собственными глазами».
Дрожа от волнения, Гарри Пени взобрался на стул и обратился к присутствующим:
– Судя по всему, Крейг Бинки об этом ничего не знает. Впрочем, это не так уж и важно. Эсбери, я попрошу вас подготовить нашу лодку. Если мы успеем раздобыть хоть какую-то информацию, мы посвятим этому событию специальный выпуск «Уэйл». Ты знаешь, Прегер, такой большой корабль я вижу впервые… Он может одарить нас…
– Чем же?
– Будущим.
Они поспешно покинули ресторан и понеслись по булыжным мостовым к Принтинг-Хаус-Сквер. Гарри Пени, бежавший первым, время от времени ударял тросточкой по камням, как бы напоминая себе о том, что юность его давно прошла.
Этой ночью в «Сан» не спали. Город же стал постепенно оживать.
Век машин
Весной в Нью-Йорке ветрено и сыро. Обманчивое тепло в любой момент может смениться дождем со снегом. Это самая трудная пора для бездомных, страдающих и от проливных дождей и от буйных ветров. После отчаянных зимних битв, когда неудачный выбор позиции уже через час может обернуться неминуемой гибелью, перспектива медленного умирания в ту пору, когда вокруг все только начинает зеленеть, представляется столь же мрачной, как и гибель в последний день войны. У людей, живущих на улицах, так же как и у школьников, каникулы начинаются только в июне.
До этого самого времени Питеру Лейку было некогда раздумывать о том, что же с ним могло произойти. Он выписался из госпиталя зимой и потому был озабочен единственно собственным выживанием. В течение нескольких месяцев он жил в туннелях подземки и спал на трубах теплотрасс рядом с людьми, с которыми он ни разу не перемолвился ни словом. Так же как и они, он боялся попасть под колеса поезда или стать жертвой огромных, размером с собаку, крыс или злобных лунатиков. Если ему не удавалось заработать на кусок хлеба мытьем посуды или выклянчить миску с благотворительным супом в палатке возле какого-нибудь религиозного заведения, он начинал рыться в мусорных бачках или жарил на костре голубей, хотя и знал, что есть их небезопасно. В иные дни благотворительные фонды давали таким как он возможность помыться под душем, отведать бульона из индейки и поспать на настоящей кровати.
Вероятно, он мог бы найти и какую-то работу, но у него попросту не
К концу мая или к началу июня напряжение спало настолько, что он мог свободно бродить по городу в поисках знакомых мест. Почти весь город оделся в стекло и в сталь, отчего здания стали походить на блестящие гробы. Окна домов никогда не открывались, у некоторых же зданий окон не было вообще. Улицы с этими необычайно высокими и тяжеловесными зданиями казались ему темными лабиринтами. Они обретали хоть какую-то привлекательность лишь по ночам (да и то при взгляде со стороны), когда их фасады были залиты светом огромных прожекторов. Как бы ни подавляли Питера Лейка размеры и формы новых строений, он тем не менее сумел отыскать несколько святынь (одна из которых действительно являлась храмом), казавшихся ему последними цитаделями истины, к которым он возвращался снова и снова подобно молнии, раз за разом ударяющей в вершину стальной мачты громоотвода.
Первым из этих мест стал Морской собор с огромными синими, словно морская волна, стеклами. Он приходил сюда для того, чтобы полюбоваться моделями судов, которые неведомо почему казались ему трогательными и исполненными столь же глубокого смысла, как и их огромные прообразы.
Вторым таким местом стала аллейка возле ресторана Петипа, из которого выбежала маленькая девочка, уснувшая у него на руках. Он приходил сюда едва ли не каждый день, надеясь вновь увидеть тех же людей. Он брался руками за прутья знакомой витой ограды и закрывал глаза в надежде, что в следующее мгновение этот бесконечный сон закончится, он очнется и вспомнит о том, что владеет магазином одежды или, скажем, работает железнодорожным диспетчером, юристом или страховым агентом, уже не раз обедавшим у Петипа со своей женой и детьми. Как ему не хватало старых, потемневших от времени деревянных домиков, теплых печурок, уютных городских скверов, печальных гудков паромов и былых надежд на то, что мир со временем станет куда краше, шире и зеленее! Кто бы мог подумать, что он скроет свой истинный лик за удушливым стеклом и металлом? Питер Лейк хотел только одного: вернуться в свое время.
Знакомые строения и улицы были для него чем-то вроде альпийских придорожных часовен. Он останавливался перед заколоченными, никому не нужными дверьми, старыми кладбищами, выглядывающими из-за громад зданий (он был единственным человеком, обращавшим на них внимание), укромными садиками, изысканными фасадами старинных зданий и узкими улочками, в которых могли таиться тени былого.
Последним и, вероятно, лучшим из этих памятных мест являлся старый многоквартирный дом, стоявший на Файв-Пойнтс. Уважающие себя образованные и восприимчивые представители среднего класса вряд ли смогли бы описать его лестницы, коридоры и комнаты, поскольку ни один из образованных, уважающих себя представителей среднего класса не вышел бы из этих трущоб живым. Люди, жившие в этом районе, завидовали крысам. Здесь никогда не было ни света, ни тепла, ни воды, зато за каждым углом прятался безумец с ножом в руке.
В один прекрасный день Питер Лейк вошел в один из подъездов этого дома, поднялся по лестнице на верхний этаж и, открыв расшатанную дверь, вышел на крышу. После этого он приходил сюда не раз и не два, силясь понять, чем же его так привлекало это место. Он ходил по крыше, разглядывая жаровые трубы, которые, судя по их виду, не использовались уже не один десяток лет. Ну а как же сами камины? Они были заложены кирпичом за семьдесят пять лет до этого, отчего скреплявший их известковый раствор стал больше походить на обычный песок. Он заглянул в глубокий темный дымоход и неожиданно вспомнил сладковатый запах горящих в печи сосновых дров. Питер Лейк обнял трубу и окинул взглядом округу. В свое время здесь было куда больше деревьев и пустырей. На Морнингсайд-Хайтс находилась ферма, Центральный парк казался самым что ни на есть настоящим лесом, рядом с которым стояли деревянные дома с просторными комнатами и высокими крышами, двери которых можно было не запирать (Питер Лейк напрочь забыл о своем воровском промысле, но сохранил свою былую честность). Отовсюду пахло сосновыми дровами, а снег всю зиму оставался белым…