Злая любовь
Шрифт:
— Ты жульничаешь! — стонала она умирающим, восхищенным голосом. — Это нечестно.
Наши тела вновь слились, я придавил ее к полу с яростью бешенства и наслаждения одновременно. Она забилась в последней сладкой судороге, и я поспешил присоединиться к ней. Несколько минут мы лежали молча и неподвижно: я понял, что сейчас наступит самый опасный момент. Нужно было что-то сказать, приоткрыть дверь в голубой свет луны…
Одиль зашевелилась и простонала:
— Что ты со мной сделал? У меня все болит. К счастью, когда он вернется, я уже буду спать. Но завтра… Ба, скажу, что у меня мигрень.
Она склонилась к самым моим губам:
— Завтра
— Да.
Она встала, я последовал ее примеру, и она прошептала:
— Поцелуй меня!
Я исполнил ее желание, потом проводил до двери. Одиль отодвинула задвижку, а я приоткрыл дверь так, чтобы самому остаться в темноте за нею. Мне это удалось. Она выскользнула из беседки, я слушал, как затихают вдали ее шаги. А когда они замолкли, мне стало нестерпимо грустно.
Теперь и во мне было два человека одновременно: муж, который страдал, и любовник, который утолил все свои желания. Я вернулся в дом через четверть часа, приготовив оправдания своей задержке на деловой встрече. Но мне не понадобились оправдания: Одиль была в ванной, смывая со своего тела усталость и, как она думала, запах своего любовника. Время от времени она что-то напевала удовлетворенным и умиротворенным голосом. Мне на секунду захотелось постучать в дверь ванной и осведомиться, прошла ли у нее мигрень. Но любовник во мне остановил мужа:
— Брось, тебе больше нечего сказать, ты, рогоносец!
Я вышел из спальни, чтобы немного успокоиться. Когда я вернулся, она уже была в постели. Я зажег лампочку у своего изголовья, Одиль пошевелилась.
— А, ты не спишь? — спросил я.
— Я дремала. Ты разбудил меня, когда включил свет.
Мне вдруг нестерпимо захотелось увидеть на ее лице следы пережитого ею наслаждения. Под каким-то предлогом я зажег верхний свет и сразу заметил ее запавшие глаза с темными кругами под ними.
— Но у тебя такой усталый вид!
Она отозвалась жалобным голосом:
— Ничего удивительного, при такой мигрени…
Она повернулась ко мне спиной, я выключил верхний свет и пошел в ванную. Когда же я вернулся, она уже спала. Любовнику нужно было отдохнуть, но муж ревновал к победе и усталости любовника, так что я долго не мог заснуть. Утром я встал первым, а Одиль еще крепко спала, закутавшись в одеяло. Я поехал в свой парижский офис и впервые за несколько дней смог спокойно заниматься своими делами. В полдень я заехал на завод, чтобы пригласить кого-нибудь ко второму завтраку: мне не хотелось оставаться наедине с Одиль.
Она увидела нас из окна и спустилась навстречу. Ее тело и лицо излучали такое счастье и свет, что мой спутник не удержался от восторженного восклицания:
— Что с вами? Вы распустились, как цветок…
Я прервал его:
— Дорогой мой, тут скорее было бы уместно сравнение с плодом. Одиль — не девушка, а женщина.
— Что же во мне изменилось? — кокетливо спросила Одиль.
— Не знаю. Что-то… Я уверен…
Я снова оборвал его:
— Однако вчера вечером у нее страшно болела голова.
— Одна из моих мигреней, мой дорогой.
— Ну, так мигрень вам очень к лицу. Не будь вы женой моего директора, я бы поухаживал за вами!
Мы прошли в дом и сели за стол.
— Что-то не видно Лаборда, — заметил наш гость уже серьезно. — Сегодня утром я должен был встретиться с ним на заводе, а он не приехал.
— А! — просто сказала Одиль, в глазах
— Он, по-моему, влюблен, — так же небрежно заметил я.
— По-моему, тоже, — поддержала меня Одиль. — В прошлый раз он был так рассеян во время игры в бридж. Может быть, пригласить его еще раз?
— Пригласи. Но предупреди, чтобы он играл внимательно.
Вторую половину дня я провел в офисе, где меня ожидало сообщение от Лаборда о его благополучном прибытии в Алжир. Я со злорадством набросал короткую записку о том, как он много потерял, не побывав на вчерашнем свидании, и сам отнес письмо на почту. Там мне пришла охота услышать голос Одили, я набрал номер своего телефона. Подошла горничная, и я попросил ее сказать мадам, что звонит господин Лаборд.
Одиль примчалась к телефону из парка, как на крыльях. Она была так неосторожна, что тут же сообщила мне в полный голос: она только что приказала отнести в беседку старый диван и ждет не дождется вечера, чтобы провести еще несколько упоительных мгновений. И добавила, что если бы я не позвонил, она бы пришла ко мне сама. Мне пришлось сказать ей, что я уезжаю на несколько дней в Реймс, и что это время она может посвятить мужу, иначе все будет выглядеть слишком подозрительно. Но она беспечно сообщила, что за завтраком разговор зашел обо мне, Лаборде, и что муж приглашает меня — его снова сыграть партию в бридж. Так что никто ничего не подозревает.
Я ехал домой и никак не мог собраться с мыслями. Если я буду слишком часто отсутствовать вечерами, Одиль обязательно приедет к Лаборду. Вообще получалось, что встречаться с ней мы можем только в беседке и одновременно не можем это делать слишком часто. Вернуть Лаборда? Снова сидеть с ним за карточным столом? Когда я оказался за обеденным столом наедине с Одиль, никакого четкого решения у меня так и не появилось. И она казалась не просто озабоченной: в каждом ее жесте сквозил страх того, что ее вечернему свиданию с любовником может что-то помешать.
Довольно сдержанно она сказала мне, что звонил Лаборд, который должен на несколько дней уехать в Реймс, и она пригласила его к нам после возвращения.
— И правильно сделала, — невозмутимо заметил я. — Кстати, мы ведь тоже собирались поехать в наше поместье, а ты словно забыла об этом.
— Я передумала, — быстро сказала она. — Это был каприз, не более того. Мне и так хорошо.
— Послушай, если у тебя так быстро меняется настроение в последнее время, то ты, наверное, беременна? Хотя это маловероятно: я всегда так соблюдаю осторожность…
Она как-то странно на меня посмотрела и спросила:
— А что ты делаешь сегодня вечером?
Этот вопрос вертелся у нее на языке с того момента, как я вошел в дом, но задать его она решила только сейчас. Я как можно равнодушнее ответил, что никаких дел на вечер у меня нет, и я буду дома. Тогда она предложила поиграть в шахматы, но играла так небрежно, что проигрывала одну партию за другой. Мысли ее были далеко, она машинально переставляла фигуры. Наконец она не выдержала, смахнула шахматы с доски и сказала, что хочет пройтись по парку. Но я еще не готов был отпустить свою жертву. Я пошел вместе с нею, она успела только сорвать с крючка в прихожей шаль и спрятать ее под жакетом, думая, что я ничего не заметил. Теперь я знал: на прогулке ей станет холодно, и она вернется как бы за шалью. Что ж, за ней пойду я и окажусь в беседке первым. Она получит свое свидание.