Злая земля
Шрифт:
— Мне было назначено свидание одним человеком — нехотя ответил Погорелко.
— Каким это человеком? — оживился Сукачев.
— Да так… — замялся траппер, — одной женщиной.
— Какой такой женщиной? — уставился подозрительно на Погорелко соколиным своим оком заставный капитан. — Уж не той ли с космами, точно на рекламе для рощения волос, которую вы встретили сегодня днем при спуске русского флага?
Погорелко вспомнил светлокаштановый ураган над безмятежным лбом Аленушки и (он сам сознавался, что это ужаснейшая нелепица) обиделся на заставного капитана за «космы».
— Ну, а если бы и ею? — глядя волком, кинул он.
Сукачев лишь протяжно свистнул в ответ. Траппер посмотрел на него с удивлением.
— Чего вы на меня как медведь на градусник уставились? — рассердился вдруг заставный капитан. — Коли так дело обстояло, то ясно, пинковские ребята могли смело бить в шляпку гвоздя, не боясь хлопнуть себя по пальцам. Я и не знал, что вы путаетесь с этой мерзавкой.
Траппер порывисто вскочил. От громадного чувства, которое он семнадцать лет испытывал к Аленушке, еще многое осталось в его исковерканном сердце.
— Позвольте, Македон Иваныч! — срывающимся на истерический визг голосом крикнул Погорелко. — Какое вы имеете право…
— Ничего не позволяю, оглобля с суком! — вскочил тоже Сукачев, бодливо мотая огромной своей головой. — Ничего не позволяю! — грохнул он по столу кулачищем, — Ведь маркиз-то этот, пинковский компаньон, ее муж!
— Му-уж… — прошептал Погорелко и грузно опустился на табурет, положив устало на стол как на подушку голову.
— А вы только сейчас узнали? Что за чертоплешина, не понимаю. Да я об этом полгода назад знал.
— Она сказала мне, что всего неделю назад приехала сюда из Петропавловска, — произнес траппер, не поднимая со стола головы.
— Эк, ловкая баба! — искренно восхитился Сукачев. — Ну, до чего смела! Врала на себя как на мертвую. Да они уже полгода здесь в Новоархангельске болтаются. С первыми американскими чиновниками приехали. Я-то сюда в два месяца раз езжу меха Компании сдавать. Вот жулики-то первостатейные!..
Погорелко чувствовал холод и пустоту в сердце. Его Аленушка, его больная мечта, его мука семнадцатилетняя, оказалась «жуликом первостатейным». До сих пор, предполагая даже самое худшее, он все же считал ее лишь пустой, жадной до денег женщиной. Но то, что он узнал сегодня от Сукачева, не только мукой, но даже ужасом сдавило его сердце. Аленушка — жена маркиза. Значит она просто-напросто хотела украсть это золото. Значит она действовала как сообщница дю-Монтебэлло. Даже больше — задерживая его у себя в комнате, она выполняла часть своей работы как член шайки Пинк и К°. Аленушка, девочка в пелеринке смолянки, — и рядом с ней низколобый Пинк и убийца Живолуп…
— А вы, милейший мой, не очень-то того… этого-то, — легла вдруг на руку траппера тяжелая ладонь Сукачева. — Потому что, ну, известно — женщина.
Погорелко поднял на заставного капитана просветленные, потеплевшие глаза.
— Спасибо вам, Македон Иваныч. Но все уже прошло. Было, правда. Э, да мало ли что бывает! А теперь ничего нет.
— Ну вот и молодчага! И-эх, разлюбезный мой! — нежно, как больного ребенка, утешал траппера Сукачев.
Они долго сидели молча, охваченные сильным чистым и суровым чувством мужской дружбы…
— Скоро десять, — щелкнул серебряной луковицей заставный капитан и перевел взгляд на окна. За стеклами, затянутыми словно белым сукном инеем, уже брезжил рассвет — Ночь-то и прошла. А лихая была ночь… В два стемнеет, значит на сборы нам четыре часа остается. Для меня заглаза достаточно, а вам хватит?
— А вы куда собираетесь? — удивился Погорелко. — Чего ради вы-то в омут головой лезете?
— Закудыкали, — пути не будет! — обиженно откликнулся Сукачев. — Что же, я вас одного пущу? Вы опять чего-нибудь набедокурите. И не машите, пожалуйста, руками. Все равно увяжусь за вами… Я уже оплантовал все. Ко мне на факторию Дьи поедем. Там отсидимся пока что. А здесь мои приятели да знакомые об Айвике поразведают. Нападут на ее след, нам сообщат. Тогда мы действовать начнем. Понятно? — хлопнул он по плечу траппера. — Ну вот и собирайте свои бебехи. А я побегу с Сонюшкой прощусь да скажу своим краснокожим, чтобы умиак готовили. Действуйте, оглобля с суком…
XIII. На осадном положении
После утомительного путешествия, добравшись наконец до фактории Дьи, траппер свалился кулем на постель и заснул мертвым, плоским, без образов и красок сном. Не только измученный физически, но и опустошенный нравственно, он проспал весь остаток дня и всю ночь. Лишь утром второго после бегства из Новоархангельска дня он проснулся, с удивлением глядя на бревенчатый потолок фактории.
И память услужливо восстановила прошлое, ту пестрейшую вереницу событий, которыми были полны эти дни. Вспомнилась Аленушка, какой он видел ее в последний раз через окно, — внимательно слушающая вкрадчивую опасную речь маркиза. Но образ белой женщины тотчас же заслонила женщина краснокожая — Айвика. Он легко вообразил ее черные косы, тяжело свисающие по обеим сторонам лица, и вечно дымящуюся носогрейку, которую она потягивала с уморительно серьезным видом.
«Бедная маленькая Айвика! — заворочался беспокойно в кровати Погорелко. — Где она теперь? Жива ли? Когда же я получу весть о ней? Сукачев обещал, что при первом успехе его новоархангельские друзья дадут знать в Дьи. Но хватит ли сил ждать»?
А затем мысль перешла на бегство из аляскинской столицы. Спешная погрузка умиака. Боязливые взгляды в сторону города, откуда каждую минуту могла появиться погоня. Золото было оставлено до лучших дней в лесах горы Сан-Хасинто: переноска и погрузка его отняли бы очень много времени. Они взяли с собой на всякий случай лишь несколько фунтов золотого песку, пересыпав его в удобные для переноски ящики из недубленой воловьей кожи с плетеными ручками. А затем плавание на умиаке. Они умышленно пошли каналом Опасности, проливом на севере от острова Баранова, известным сильными и опасными течениями. Даже паровое судно, посланное за ними вдогонку, не решилось бы итти каналом Опасности: запутанные мощные течения сбили бы его с курса и выбросили бы на берег. Лишь местные жители-индейцы смогли бы провести здесь судно, и то не большой пароход, а верткий гребной умиак.
Но все это в прошлом. А что в будущем? Неужели только ждать, ждать и еще раз ждать вестей из Новоархангельска? Да ведь от этого можно с ума сойти…
На лестнице послышались торопливые шаги заставного капитана, и вскоре он вбежал в комнату, возбужденно размахивая старинной длинной зрительной трубой.
— Спите еще, милейший мой? А к нам гости пожаловали! — крикнул Македон Иваныч.
— Какие гости? — опешил траппер.
— Да вы взгляните-ка в окно, на бухту.
Погорелко подбежал к окну и тотчас же увидел бугшприт какого-то судна, так близко уже подошедшего, что издали казалось, будто блиндзейль его цепляется за могильные кресты, стоявшие на берегу. Всмотревшись внимательнее, траппер узнал характерные тонкие мачты и высокие борта «Белого Медведя».
— Догадался-таки чортов кэптен, где нас искать! — выругался Погорелко. — Словно собака след чует.
— Я его полчаса назад еще заметил, — сказал Сукачев. — Как увидел в море парус, так у меня сердце и ёкнуло. Взглянул в трубку — он.
— Что же будем делать? — спросил озабоченно Погорелко.
— Мы сначала поглядим, что они будут делать, — ответил заставный капитан. — Может быть старость подлила уже в мой мозг воды, как говорят индейцы, а по-русски молвить — из ума я выжил, но только не понимаю, чего ради они сюда приперлись. Не дураки ведь они, должны понять, что золото мы не успели из Новоархангельска вывезти, Айвика же в их руках. Какого же им еще рожна нужно? Не наши же забубенные головушки им понадобились в самом деле. Ну, да ладно, поживем — увидим. Вы одевайтесь да выходите на улицу. А я побегу ворота от незваных гостей запру.