Зло
Шрифт:
Дядька стоял за дверью и слышал разговор.
Было еще светло, когда они въехали в сретенский переулок. Замечательное это время — начало лета. Солнце не торопится покидать город, к вечеру оно становится ласковее, и улицы, залитые его зыбким светом, таят в себе ожидание замечательных встреч. В такое время хочется увидеть женщину, о которой мечтал всю жизнь. Она обязательно должна появиться из глубины переулка, из надвигающихся сумерек и переплетения теней. Нежным становится город. Нежным и таинственным.
Юрий вылез
Носков закрыл машину, и они вошли во двор. В прекрасный московский двор, каких уже мало осталось в городе. Он зарос акацией, лопухи прижимались к щербатым стенам домов, поросших у основания мхом.
На третьем этаже, прямо из стены, выбилось какое-то храброе деревцо, оно искривилось, пробираясь к свету, и листья его тихо раскачивал ветерок.
— Это наше дерево, — сказал Николай, — выросло вопреки всему прямо в стене. Мы его с Мишкой бережем.
Подъезд был прохладным и гулким, вытертые обитые ступени вызывали ассоциации с развалинами древних городов.
На третьем этаже Носков открыл ключом дверь.
— Это моя мастерская. А теперь и квартира. Я с женой развелся.
В коридоре было три двери. На двух висели мольберты, на третьей — старый фотоаппарат с медным кольцом вокруг объектива. Именно эта дверь открылась, и вышел высокий человек с аккуратно подстриженной бородкой.
— Привет, Елец, — улыбнулся он.
Юрий, не узнавая, глядел на него, весь напрягшись, готовый немедленно послать в атаку послушное тело.
— Ты чего, Юра? Не узнаешь?
Можно изменить внешность, но голос…
— Мишка!
Они обнялись.
Потом Ельцов часто будет вспоминать тот вечер. Комнату странную, в которой перемешалось время. Ощущение это создавала невесть где набранная мебель. Буфет, сработанный под раковину, типичный модерн начала века. Платяной шкаф, простой и незатейливый, напоминал о революционном аскетизме. Дубовый стол и стулья с резными спинками, явный трофей, вывезенный из побежденной Германии. Бамбуковые этажерки — привет из пятидесятых, а кривая книжная полка напоминала о хрущевских новшествах. Под потолком висела старая люстра под китайский фонарь, над тахтой — бронзовое массивное бра.
— Всю эту красоту по помойкам собрали. Народ на польские да немецкие гарнитуры бросился, а мы восстановили. Вон, даже ковер в порядок привели, — пояснил Николай, умело накрывающий на стол.
Все стены в комнате были увешаны прекрасными фотографиями с видами старой Москвы. Юра внимательно рассмотрел их. Работы неплохие. Три из них были просто прекрасными.
— Хорошие работы, — сказал он.
— Нравится? — спросил Мишка.
— Да. Кто автор?
— Я.
— Ну ты даешь.
— А он теперь фотохудожник. Вполне официальный человек, — вставил Носков.
— Как же…? — начал Ельцов.
— В этом деле без полбанки не разберешься, — засмеялся Мишка, — давайте к столу.
И начался разговор. Нервный, рвущийся.
Юра позвонил дядьке, успокоил его, и они просидели за столом до рассвета.
— Нам нужен выход на Ястреба, — подытожил разговор Юра.
— Что тебе Петро перед откидкой сказал? — поинтересовался Мишка. — Давал маляву, называл имя?
— Маляву не давал, а человека назвал.
— Кого?
— Витю Золотого.
— Солидный человек. Не ссученый, мы с ним кенты. Петро как сказал? Повтори дословно.
— Сказал: «Иди, Юрок. Ты срок отмотал, как настоящий бродяга. На воле тебе есть с кого получить, но один не лезь. Я маляву отправил Вите Золотому. Он мой кент и вор честный, если что, он тебе поможет, тем более что ты кореш моего брата Махаона».
— Видишь, — сказал с гордостью Мишка, — есть у меня еще авторитет.
— Есть, есть, — засмеялся Коля, — но лучше бы его не было.
— Это почему? — обиделся Мишка.
— По кочану, — сказал Коля, — твой авторитет теперь на стенах висит. Был ты урка, а теперь художник.
— Если бы я все забыть мог… — Мишка выплеснул в рот полфужера водки. — Если бы мог. Лучше бы отсидел свой срок на Севере диком, а не влип в такую историю.
Горечь услышал Ельцов в Мишкиных словах.
— Юра, — Мишка закурил фирменную сигарету, затянулся глубоко со вкусом, — эти сявки ссученые работают не от себя, мусор тот, что тебя допрашивал, как сказал? Шестерки они. Главный высоко сидит, раз мог меня зараз с кичи сдернуть. Нам надо шестерок отбомбить, а тогда мы на паханов выйдем. Ты говорил, что ментами теми Игорь Дмитриевич занимается. Пусть. Он мент в законе. Все-таки начальник МУРа…
— Бывший, — перебил его Ельцов.
— Не бывает бывших воров и бывших ментов, — засмеялся Мишка, — это, ребята, печать на всю жизнь.
— Значит, ты так всю жизнь и останешься вором? — огорчился Коля.
— Чудак ты, кент мой дорогой. Можно на дело не ходить, а оставаться уркой. Это свойства характера. Не понимаете? Поясняю. Сук ненавидеть, ментов презирать, разбираться со всякой шпаной по-воровски. По закону, значит. О чем мы сейчас говорим? О том, как будем с этих козлов получать. И нам правильные воры помогут. Потому что хоть я на дело не хожу, но закон бродяг соблюдаю.
— Ты, Мишка, — Юра посмотрел на него внимательно, — все перепутал. Тот же Ястреб человек страшный…
— Ну да, такой страшный, что на него даже муха сесть боится. Юрик, ты хоть и чалился у хозяина, психология фраера у тебя осталась.
— Ну вот, я фраером стал, — засмеялся Ельцов.
— Ты и есть фраер. А кто ты? Вор? Нет. Ты как мужик на зоне жил. Все по закону исполнял. Поэтому стал бродягой и тебе вор помочь может.
— Да ну тебя, Мишка! — разозлился Носков. — Забывай свои блатные примочки.