Злой город
Шрифт:
Воевода отрицательно покачал головой.
— Чтоб хан укрепленный град у себя в тылу оставил? А ну как мы сзади да по обозам ударим? И свернуть им некуда — тракт один, а вокруг грязища-распутица… Да и не сворачивает никогда с дороги степная Орда, а выжигает и выжирает все на пути, словно стая саранчовая.
Воевода задумался, глядя в растерянные лица людей. Не толпа это. Люди. Простые люди со своими радостями, заботами, бедами… Но что их беды против одной, общей на всех, что свалилась на головы ожидаемая давно, но с извечным русским «авось пронесет, прокатится мимо, минует, как
Не минула беда Козельска. Как и сотни тех, других городов, что были сожжены, стерты с лица земли, словно их и не было вовсе. Даже памяти о них не осталось. Потому, как не осталось тех, кто бы помнил…
Воевода поднял голову. Конь под ним, словно почуяв важность мгновения, замер как вкопанный.
— Я вам вот что скажу, люди, — произнес воевода. На этот раз негромко. Но услышали все. Тишина стояла гробовая, словно не было никого вокруг — только чирикала где-то птаха, приветствуя приход ранней весны. — Вижу я два пути. Первый таков. Нынче же мы со всем скарбом снимаемся с места, бросаем город и уходим куда глаза глядят.
Воевода выдержал паузу, обвел глазами толпу и просто сказал:
— И второй путь имеется — закрываем ворота и бьемся с Ордой, покуда все здесь не поляжем.
— А ну-ка пусти! — раздалось с помоста. — Пусти, говорю, слово хочу молвить!
Семен Васильевич рванулся из рук мужиков. Да они уже и не старались удержать — весть словно дубиной по затылку жахнула, не до мелких свар как-то сразу стало.
Семен утер рукавом юшку с лица и шагнул к краю помоста. Жутко смотрелся он сейчас с лицом, измазанным кровью, с всклокоченной бородой и горящими ненавистью глазами.
— Есть и третий путь, воевода, — сказал Семен. — Сделать как люди говорят. Поднести дары ордынскому хану да и сдаться ему на милость. Авось беда и минует.
В тишине, повисшей после произнесенного, послышался тихий, равномерный звук шагов. Толпа расступилась, пропуская отца Серафима.
— Не минует, Семен, — спокойно произнес священник, подойдя к помосту. — Орда — беда неминучая. Кочевники слова не держат, ежели дадено оно не кочевнику. Наобещают, а сдашься, захотят — зарежут, захотят — продадут, как скот купцам иноземным. А коли ни то, ни другое — так до конца дней своих в невольниках у ордынцев ходить будешь.
Серафим взошел на помост, сказал тихо:
— Слазь, Семен, не смущай народ. Сходи личину умой да меч подыщи себе понадежней — прошло время кулаками махать.
Семен скрипнул зубами, но перечить не осмелился. Не произнеся более ни слова, он соскочил с помоста и нырнул в толпу. Священник кивнул Федору Савельевичу.
— Хорошо ты сказал, воевода, но не два пути у нас, а один. Нет нынче иных путей, кроме битвы, — сказал громко, не только для воеводы — и для остальных тоже. — Куда идти-то? Впереди Орда, позади — Дикое поле, их дом родной, куда они сейчас после набега возвращаются. Велика Русь — а отступать нам отсюда некуда. Только и осталось, что биться насмерть, и, ежели потребуется, голову свою сложить на земле пращуров наших. Ибо сказано в писании: мститель за кровь сам может умертвить убийцу, лишь только встретит его… Потому не будет греха на нас, как и на любом, кто бьется насмерть
Тихий бабий плач послышался в толпе, но тут же потонул в одобрительном гудении.
— Благослови… Благослови на правое дело, отче, — слышалось все явственнее.
Воевода поднял руку. Гул толпы мало-помалу стал затихать.
— Благословишь ли ты нас, отец Серафим, на ратный труд за обиду сего времени, за Землю Русскую, за единоверцев наших, от руки ордынцев погибших безвременно?
Мощный голос воеводы плыл над безмолвной площадью и вдруг все услышали, как в тон Воеводиной речи словно сам собой тихо загудел вечевой колокол, будто сопровождая человеческую речь тихой, печальной песней.
Отец Серафим прислушался. Пораженная толпа затаила дыхание. Изумленные мужики стаскивали с голов шапки, бабы крестились. Странный звук продолжался еще мгновение — и угас, словно растворился в небесной синеве…
— Знак… — прошептал отец Серафим.
— Знак… — прошелестело в толпе. Священник размашисто осенил толпу крестным знамением.
— Господь с нами, детушки! Коли судьба нам победить — победим с честью! Ну, а коль доля наша за Русь погибнуть — погибнем, да не посрамим знамени, на коем лик Христа нашего спасителя. И да не оставит он нас ни на земли, ни на небе, ибо бьемся мы не за серебро да злато, а за землю нашу, за дома наши, за церкви русские, за веру да за детей наших. Благословляю вас во имя Отца, Сына и Святаго Духа. Аминь.
Люди крестились. Иные бабы тихонько плакали, пряча слезы в платки.
— Благодарю тебя, отче!
Воевода приложил руку к груди и поклонился священнику. После чего вновь обратился к людям.
— Ну что, детушки! Собирайтесь, вострите мечи али рогатины, кто чем богат, да сходитесь к детинцу. Ныне не будет меж вами различия, кто холоп, а кто боярин. Ныне все вы защитники Земли Русской!
Возгласы одобрения были ему ответом. Толпа начала расходиться. Купцы принялись собирать свои товары, но таких было немного. Большинство стали вновь зазывать народ, но не на торговлю.
— Налетай, честной люд, — голосила розовощекая тетка, торговка мясным товаром. — Разбирай все даром, наедайся впрок, чтоб супостата бить силушки вдосталь было!
— Подходи, бабы, разбирай полотно да рви на тряпицы — раненых перевязывать в самый раз будет! — кричал вихрастый пришлый купец из Чернигова. — Мое полотно самое лучшее.
— Ну, ты здоров брехать, черниговец! — возмутился его сосед. — Нешто у наших баб руки отсохли, и они мое полотно хуже твоего соткали? Давай, бабы, на мой товар налетай!
— Да ты, морда владимирская, совсем совесть потерял!
Черниговец с кулаками полез было через прилавок.
— Гей, гости дорогие, охолоните, — бросил кузнец Иван, собирая для перековки сразу вдруг ставшие никому не нужными косы да лемехи. — Поберегите силушку для ордынцев.
— И то правда, — одумался черниговец. — А нет ли у тебя доброго меча, кузнец?
— Для хорошего человека найдется, — сказал Иван, беря с прилавка и протягивая купцу новый прямой меч с удобной рукоятью, оплетенной полосой черной кожи. — И доспех себе присмотри, пока не всё разобрали.