Злые белые пижамы

Я шел на работу, когда заметил сверкающий металлический шарик в грязи. Это был шарик пачинко, который использовался в своеобразном японском игровом автомате как приз. В конце игры в пачинко вы получали наличные за стальные шарики, которых можно было собрать до тысячи, чтобы сорвать джек-пот, получив как приз домашнюю технику или

деньги. Обычно шарики остаются в залах с автоматами пачинко, поэтому я был удивлен, увидев еще один и далее на небольшом удалении еще один и еще. Следуя по этому ценному следу, я собирал шарики, оттирал их от грязи, улыбаясь самому себе в теплом солнечном свете. Солнце мерцало на стали, и я звенел собранными шариками, словно маленький мальчик, собирающий гальку на пляже.

След вел до главной дороги, которую мне предстояло пересечь, чтобы добраться до вокзала. Я наклонился, чтобы поднять еще один шарик, и услышал визг скользящих от резкого торможения шин и увидел рассыпающиеся по дороге пиломатериалы с кузова маленького грузовика. Красный спортивный автомобиль Mazda стоял перед грузовиком, тогда как другие автомобили устремились в противоположный переулок во избежание инцидента. Я не понял, что случилось, но остановился посмотреть, звеня шариками пачинко в руке.

Водитель грузовика был молодым человеком с «уложенной агрессивной» прической, стиль, предпочитаемый японскими мужчинами с насильственными наклонностями, берущими вдохновение от причесок якудза, организованной преступности, главным образом втянутой в рэкет азартных игр. Он подобрал один из упавших брусков позади его грузовика и бросился на водителя спортивного автомобиля. На гортанном мужественном японском он вопил: «Что ты делаешь? Кем ты себя возомнил?», с перемежающимися угрозами: «Я убью тебя!»

Водитель автомобиля, как я видел, был очень испуган. Он также был молодым человеком и был одет в костюм. Водитель грузовика ударил своим куском древесины по ветровому стеклу автомобиля, стараясь тем самым разбить его. Водитель Mazda закрыл лицо ожидая, что полетят осколки. Это выражение страха усугубило ситуацию. Водитель грузовика в ярости ударил по стеклу еще несколько раз и водитель Mazda не переставал извиняться: «Сумимасэн. Гомэн насаи. Гомэн. Гомэн насаи.» Затем водитель грузовика дотянулся и схватил человека в Mazda за его галстук. Вот он, я думал, момент насилия. Я должен вмешаться, но как? Там, как казалось, не было никакой паузы, никакого момента задумчивости, позволяющего мне воскликнуть что-то подходящее, удержать руку. Я неподвижен, напуган.

Наматывая галстук на кулак и таща на этой импровизированной узде, водитель грузовика гнал человека из Mazda, вынуждая его съехать на обочину. Потом водитель грузовика ударил колпак колеса Mazda, и водитель, не переставая извиняться, вышел из машины. Он поклонился водителю грузовика в пояс полным извинения поклоном. Водитель грузовика негодовал еще некоторое время, рыча «Букуроссу» («Я убью тебя») и бил бампер и колпак колеса, подчеркивая свое недовольство.

Потом это случилось. Кое-что столь странное и неуместное в современном Токио, чего я никогда не предугадал бы. Пока автомобили проносились мимо по шоссе, водитель грузовика толкнул водителя Mazda на колени у края газона. Угнетенный служащий выглядел патетично, стоя на коленях в траве перед яростным водителем грузовика с куском древесины в руках. Я думал, что он, наверное, мог бы заплакать. Вместо этого он мастерски выполнил полный императорский поклон, с вытянутыми руками распростершись лицом в пыльную траву. Его корпоративная голова поднялась и обрушилась несколько раз, пока он говорил на самом вежливом японском, который я когда-либо слышал, буквально прося прощения от водителя грузовика.

Извинение сработало. Водитель грузовика перезагрузил свои дрова, и служащий поспешил удалиться прочь на работу. Так или иначе, искренняя невинность поиска шариков пачинко была потеряна. Я бросил их назад в водосток. Вмешался ли бы я, если б ситуация приняла непристойный оборот? Я мог бы швырнуть шарики пачинко, если бы ситуация стала бы действительно тяжелой. Но я никогда не был достаточно хорош в бросках. Я спокойно отметил свои реакции: опасение, любопытство и ощущение исключенности, по ту сторону. Я видел определенные четкие нормы насилия, работавшие в месте, где я едва ожидал увидеть насилие вообще.

Насилие — это было не мое. Именно поэтому проживание в Токио удовлетворяло меня — это была, вероятно, самая безопасная столица в мире. Но все больше и больше я задавался вопросом, что бы я сделал, если бы меня пытались ограбить, напали на бы выбравшие меня целью вооруженные ножами мутанты в темном сыром переулке; темные сырые переулки, воняющие мочой и старыми обертками от булочек с начинкой, кошмар городского комфорта, последнее пристанище — одиночка, беззащитный, сжавшийся словно эмбрион, защищая свою собственность промокшими газетами. Откровенно говоря, это доставило мне неудобство. Я убедился, что беспокойство, которое не покидало меня, было связано с моей основной нехваткой физической подготовки. Дряхлость медленно одолевала меня, а мне было только тридцать. Некоторая врожденная жизнестойкость поддерживала мое существование все время, пока мне было за двадцать, но в минуту, когда мне исполнилось тридцать, я начал быстро угасать. Я начал подозревать, что у меня был какой-то недуг, какая-то таинственная истощающая болезнь. Этому упадку по общему признанию не способствовали курение, распитие большого количества кофе и жизнь за счет пакетированного риса карри. Мои соседи по комнате пострадали вместе со мной. У Криса появились прыщи на спине. Толстого Фрэнка, иранца, окружал постоянный ужасный запах.

Крис был пухлым коротышкой, лысым и в очках. Под его внушительной яркой лысиной скрывался мозг огромной силы и сложности. В старые времена он, возможно, был бы генералом, профессором университета, советником судов и королей. В тетчеровской Великобритании он был налоговым консультантом. Невероятное сознание Криса изобрело схемы ухода от налогового обложения такой сложности, что для их описания потребовались бы 3-D диаграммы размером с массивный стол для переговоров. Крис был изначально одаренным ребенком, сгоревшим в двадцать семь после получения гонораров в сотни тысяч за советы богатым людям, как экономить деньги. Как пострадавший от бешеных денег в восьмидесятые, он отвернулся от обычной жизни, чтобы преследовать свои многочисленные интересы. Но, что наиболее важно, он всегда ставил своих друзей на первое место, помогая им даже когда это было опасным для него. Он пошел дальше, пройдя путь от налогового специалиста до многоцелевого специалиста, и всякий раз, когда у меня были проблемы, то первым делом я спрашивал мнение Криса. Он знал все, был повсюду, занимался почти всем, либо если чего он не делал, то близкая к фотографической память вываливала список литературы, абсолютно существенных книг по рассматриваемому предмету.

Как специалист с полной занятостью и преподаватель английского с частичной занятостью, Крис полагал, что современный мир был болезненно поглощен чистотой. Он любил, чтобы кухонные полотенца были хорошо грязными, что позволило бы нам не избежать ежедневной дозы микроорганизмов, необходимых для поддержки наших иммунных систем в первоклассном состоянии. Вместо того, чтобы истреблять полезных бактерий в его рубашках с душком, он предпочитал обрабатывать их специфично пахнущим мужским парфюмом, называемом Mandom, который был всегда доступен во всех японских круглосуточных магазинах 7-Элэвен.

Крис объединился с приветливым Толстым Фрэнком на злополучной ковровой спекуляции в Дубаи. Они приехали в Японию, чтобы попробовать продать персидские шедевры японцам, что было успешным, пока их экономика «мыльного пузыря» не лопнула. Они остались, заманенные легкими деньгами за обучение английскому языку, переписывая и дублируя деловое видео.

Перед приездом в Японию Толстый Фрэнк был, в разное время, иранским борцом-любителем, профессиональным исполнителем танца живота и студентом медицины. Он был иранцем, хотя получил образование в Великобритании, он любил составлять загадочные и бессмысленные предложения только для того, чтобы применить новое слово. «Будет то, как может» — была одна из его любимых фраз.