Злые боги Нью-Йорка
Шрифт:
– Зарытых детей вскрывали, – спокойно сказал я ей. – Их не оскверняли, после смерти доктор Палсгрейв проводил аутопсию, для исследований. Все получилось довольно сложно, но лучше, чем мы надеялись. Я не арестовал его, и не собираюсь. Но я хочу, чтобы вы знали – все… закончилось.
Я ничего не сказал о Маркасе и церковной двери. Это зрелище и так стояло у нее перед глазами, а она смотрела на меня и молчала, растерянней и несчастней любого виденного мной существа.
– У меня для вас подарок, – сказал я, протягивая маленький мешочек.
Мерси закусила нижнюю губу. Правда, без вопросов.
«Кто бы мог знать, что наихудшее,
– Здесь триста долларов наличными. Они поступили от… вынужденного дарителя, и он не тот человек, которому вы можете быть чем-то обязаны. Эти деньги исходят не от меня, не от Вала или кого-то еще, о ком вы вспомните, но они… они ваши, а вы собираетесь в Лондон. Трех сотен должно хватить, чтобы добраться туда, и… Мне жаль, что ваша одежда испорчена, или вы все-таки сможете отмыть ее от керосина?
Я умолк.
Когда Мерси развязала шнурок и увидела настоящие деньги, у нее раскрылся рот, как крышка шкатулки на пружине.
– Я не понимаю, как они могут быть моими.
– Доверьтесь мне, – настаивал я. – Понимаю, возможно, я сейчас не достоин абсолютного доверия в ваших глазах, но, пожалуйста, доверьтесь мне. Я сожалею обо всем, что случилось. Вы уедете из этого места. И если поймете, что вам больше нечего делать в Лондоне и вы устали от него, или если вы поедете куда-то еще, в Париж или в Лиссабон, в Бостон или Рим… а потом снова захотите увидеть Нью-Йорк… я буду здесь.
На руках Мерси было слишком много волдырей. Мне хотелось разгладить их. В какой-то степени облегчение знать, что она не влюблена в меня. Я мог вести себя как раньше.
Так, как лучше для Мерси. А о прочем не стоит и задумываться.
– Вы… – Она замолчала, борясь с собой.
– Значит, вы навсегда остаетесь в Лондоне?
После ее слов мне стало легче дышать. Вопрос, на который она хочет получить ответ. Этого достаточно.
– Сейчас у меня есть карьера, – признался я. – И брат, которого стоит запереть в дернутый загон. Возможно, я возненавижу и то, и другое, но я самый подходящий человек для этих дел.
Ресницы Мерси дернулись.
– Я не могу. Не могу принять это от вас.
– Поезжайте в Лондон, – ответил я, подталкивая мешочек ей в руки.
– Тимоти, почему вы так поступаете?
– Потому что вы напишете карту.
Я уже уходил от нее.
– Но зачем вам это? – тихо спросила она, подарив мне еще один бесценный вопрос.
– У меня есть отличная причина, – ответил я на ходу. – Если вы когда-нибудь захотите, чтобы я понял вас… хоть какую-то частицу, ну… Если вы напишете карту, я буду знать, куда смотреть.
Через пару недель сентябрь облагородился. Угольные наброски деревьев в Сити-Холл-парк взорвались ярко-красным, а потом вновь поблекли до тонких линий. Воздух посвежел. От причалов тянуло дегтем, рыбой, дымом и потом, а не животной гнилью. Все, что было приглушенным, сейчас стало ярче. И все без разбора радовались последним трем-четырем дням сентября, за которыми наступит зима.
К этому времени мне вновь хотелось убить брата, но я перестал его ненавидеть и надеялся, что больше никогда не буду.
Я выяснил, где шустрый ученик припрятал лучшие столовые приборы своего хозяина, – второе раскрытое мной за много недель преступление.
И это было хорошо.
В
Офис Ирландского эмигрантского общества в настоящее время расположен в простом и непритязательном здании, номер 6 по Энн-стрит. Здесь временами можно наблюдать забавные сценки. Толпы встревоженных кандидатов сидят, ежеминутно осматриваясь в поисках своего шанса, в надежде на появление работодателя, которому требуются серьезные мужчины или приличные девушки. И стоит ему появиться, как «Быстрей!» – и пятьдесят претендентов на кусочек удачи уже не дремлют, а в одно мгновение вскакивают на ноги.
Не уловив в этом рассказе юмора, я швырнул газету в печь, когда проходил мимо. Разумеется, нельзя утверждать, что пресса не могла служить интересам полиции. Джордж Вашингтон Мэтселл, в приступе гениальности, о которой я и не подозревал, сообщил газетам, что птенчик по имени Маркас, жестоко убитый в Святом Патрике, был успокоен двумя безумными нативистами-радикалами, с преступными связями в Англии и давней историей возмутительного насилия во имя мерзкой европейской анархии. Они были известны как Коромысло и Мозес Дейнти, и оба были убиты во время беспорядков на Пяти Углах в тот же день, когда совершили свое гнусное антиамериканское преступление. Один репортер имел нахальство спросить, не числились ли они в «медных звездах». Мэтселл ответил, что нет. Когда я сам проверил бумаги, выяснилось, что Мэтселл прав; это отлично доказывало – дотошность шефа не уступает его уму, и он знает, когда ради репутации полиции следует стереть лишние имена из списков Восьмого округа. Конечно, многие знали больше, а некоторые – намного больше. Но обычные нью-йоркцы не трудились следить за одним преступлением больше пары недель. Дела пришли в норму: жестокую, бешеную, жадную и скрытную, – но уже без разговоров о безумном ирландском убийце птенчиков.
Мы с миссис Боэм пришли к решению. И чтобы рассказать о нем, я позвал Птичку Дейли на прогулку в Бэттери-парк.
Спустя пару часов и несколько перекусов, когда солнце уже садилось, мы начали уставать от скитаний. Из всего острова здесь сохранилось больше всего травы, а близость к морю была все еще приятной, а не невыносимо холодной. И потому, когда мы решили сделать привал, то уселись под раскидистым дубом неподалеку от места, где меня едва не погребли кучи Библий, когда меня отыскал Валентайн. Теперь я уже мог спокойно вспоминать об этом.
Время, похоже, пришло, и я приступил к делу. Сказал Птичке, что она будет жить в доме, основанном отцом Шихи, и пойдет в школу. В ирландскую католическую школу. Мы с миссис Боэм не очень образованны, а образование абсолютно необходимо.
Это было воспринято совсем не так хорошо, как я ожидал.
То есть я, конечно, ждал, что сначала все будет плохо. Но я пропущу следующие несколько минут, в которые Птичка произносила тирады, предлагала разные работы, если мы не можем ее содержать, и пользовалась выражениями, которые ей не следовало знать. Все это представляло ее не в лучшем свете, и мне неприятно думать, что она хотя бы заподозрила, будто мы устали от ее общества. Общество Птички Дейли было теплым и приятным, в чем я ее в конце концов убедил. И сейчас она сидела, сплошь сердитые брови и оскорбленные веснушки, и смотрела на толпы народа.