Злые боги Нью-Йорка
Шрифт:
– Зачем вам оставлять бар? – улыбнулась мне Мерси.
– Я захвачен духом приключений.
На Нью-стрит было полно народа. Над морем флотских сюртуков ослепительно блестели на солнце черные бобровые шапки. Улица длиной всего в пару кварталов, ограниченная с севера Уолл-стрит, огромными каменными фасадами с навесами, защищающими пешеходов от палящего солнца. Чистая коммерция. На каждом тенте – вывеска, к каждой вывеске и свободному куску стены прилеплены плакаты: «Цветные шейные платки. Десять за доллар», «Мыло Уиттинга гарантировано избавляет от стригущего лишая». Все людные улицы на острове, все без исключений, покрыты кричащими плакатами, под свежими объявлениями еще видны отслаивающиеся заголовки прошлогодних. Я заметил ухмылку моего братца Вала,
Ну и хорошо. Хотя я, пожалуй, был бы против. Да, преступность у нас беспредельная, грабежей ждут, нападения повсеместны, а убийства часто остаются нераскрытыми. Но если допустить, что Вал поддерживает бурно обсуждаемую новую полицию, я бы поставил на беззаконие. Вплоть до предыдущего года, кроме недавно сформированной горстки мужчин, названных «полицией Харпера» [9] , чьи синие сюртуки просто призывали каждого пьянчугу отлупасить бедолаг, в этом городе не было такой штуки, как констебль. Само собой, в Нью-Йорке была Стража. Жалкое старичье, изголодавшееся по деньгам, целый день тянут лямку, а потом спят всю ночь напролет в своих будках, под присмотром растущего поголовья преступников. По нашим улицам бродили четыреста с гаком тысяч душ, считая постоянную толпу гостей со всего шарика. И меньше пяти сотен сторожей, храпящих в стоячих гробах, пока их сны скачут в кожаных шлемах, как кегли. А уж про дневных стражей порядка лучше не спрашивайте. Их целых девять.
9
Джеймс Харпер – мэр Нью-Йорка, избранный в 1844 г. Он реформировал городскую полицию, но не получил поддержки в городском совете и смог обмундировать всего двести человек.
Но если мой брат Вал за что-то выступает, это как-то не особо похоже на хорошую идею.
– Я подумал, в такой толпе вам не помешает какой-нибудь верзила, – заметил я Мерси.
Наполовину шутка. Я крепкий, быстрый, но боксирую в легчайшем весе. В лучшем случае на дюйм выше Мерси. Однако Наполеон не позволял своему росту встать между ним и Рейном, а я проигрываю сражения не реже, чем он.
– А?.. А, понимаю. Да, очень любезно с вашей стороны.
На самом деле она не удивилась; я понял это по выражению глаз, голубых, как яйца дрозда, и решил действовать осмотрительно. С Мерси было непросто сориентироваться. Но я знал, что к чему в своем городе, и знал, что к чему с Мерси Андерхилл. Я родился в унылом коттедже в Гринвич-Виллидж, когда Нью-Йорк еще не коснулся его границ, и изучал причуды Мерси с тех пор, как ей исполнилось девять.
– Сегодняшним утром меня заинтересовал один вопрос.
Она помолчала, взгляд широко расставленных глаз скользнул по мне и вновь опустился.
– Наверное, это глупость. Вы будете смеяться.
– Если вы попросите, не буду.
– Знаете, мистер Уайлд, мне интересно, почему вы никогда не зовете меня по имени.
Летом в Нью-Йорке не бывает прохладного ветерка. Но когда мы свернули на Уолл, идя мимо банков, выстроившихся шеренгами греческих колонн, воздух стал приятнее. А может, так мне это запомнилось, но в нем вдруг остались только запахи пыли и горячего камня. Чистые, как пергамент. Такой запах стоит целого состояния.
– Не знаю, о чем вы, – ответил я.
– Ну, да. Простите, я не собиралась говорить загадками.
Нижняя губа Мерси спряталась за верхней, всего на долю теплого влажного дюйма, и в ту секунду я подумал, что тоже хотел бы ее попробовать.
– Вы могли просто сказать: «Не знаю, о чем вы, мисс Андерхилл». И тогда бы мы не стали больше об этом говорить.
– Почему вы так думаете?
Я заметил рваную дыру на тротуаре и, резко повернувшись, обвел Мерси вокруг дыры, только бледно-зеленые летние юбки зашуршали. Правда, может, она и сама увидела
– Мистер Уайлд, вы хотите заставить меня предположить, что вам нравится тема моего имени? – спросила она, стараясь сдержать смех.
Тут я ее подловил. Никто не отвечает вопросами на ее вопросы, равно как и она сама никогда не отвечает на вопросы. Еще один недостаток Мерси, который я приметил. Она дочь преподобного, ясное дело, но разговаривает умно, как нефрит, если у тебя хватает мозгов, чтобы это заметить.
– Знаете, что бы я хотел сделать? – в свою очередь спросил я, подумав, что уже обучился этой премудрости. – Мне удалось скопить немного денег, четыре сотни наличными. Я не таков, как маньяки, которые хватают каждый лишний доллар и бросаются играть против цен на китайский чай. Я хочу купить кусок земли, может, на Стейтен-Айленд, и заняться речными перевозками. Пароходы дороги, но если потратить толику времени, я отыщу подходящий.
Я помнил свои два года сиротства: худой, бледный, двенадцать лет. На чистом упрямстве протолкался на работу к добродушному и неуклюжему лодочнику-валлийцу; для нас с Валом это был один из самых голодных периодов, тогда мы протянули неделю на паданцах. Может, потому парень и нанял меня матросом, что это понял. Я вспомнил, как стоял на носу парома у поручней, которые полировал до ободранных пальцев, запрокинув голову, когда в пылающем солнечном свете взрывалась летняя гроза. Пять минут водяная пыль и дождевые капли плясали в ослепительном свете, и в эти пять минут меня не интересовало, не покончил ли с собой брат, оставшийся на Манхэттене. Волшебное ощущение. Как будто тебя стерли.
Рука Мерси, лежащая на моей, шевельнулась.
– В чем связь вашего рассказа с моим вопросом?
«Будь мужчиной и рискни», – подумал я.
– Может, я вовсе не хочу звать вас мисс Андерхилл, – ответил я. – Может, я бы хотел звать вас Мерси. Как бы вы предпочли называться?
В тот вечер в «Устричном погребке Ника» я был пробирным камнем, сияющим талисманом. Все бледные шулеры, все безумцы «фаро, шампанское, морфин и что у тебя еще есть», все чудаки, которые охотились на Бирже и заключали сделки, пожимая влажноватые ладони, в задних комнатах кофеен, – все они видели во мне судьбу и желали прикоснуться к ней. Выпивка от Тимоти Уайлда была не хуже похлопывания по спине от Астора.
– Еще три бутылки шампанского! – крикнул Инман, долговязый парень.
С обеих сторон его стискивали чернопиджачные локти. Иногда я задумывался, что заставляет финансистов, едва выйдя из зала Палаты маклеров, идти в другую душную пещеру.
– Налей себе стаканчик за мой счет, Тим, хлопок поднялся выше опиума!
Люди рассказывают мне разное. Все время. Они истекают сведениями, как распоротый мешок – сухими зернами. А с тех пор, как я занялся устричным погребком, стало еще хуже. Исключительно полезно, но временами здорово выматывает – как будто я наполовину бармен, а наполовину дыра в земле, выкопанная в ночи, чтобы похоронить пару тайн. Если бы Мерси удалось обзавестись такой же привычкой, это было бы просто здорово.
К девяти, когда солнце село, по моей спине текли струйки честного трудового пота. Потеющие по другим причинам мужчины требовали выпивки и устриц, как будто весь мир вращался вокруг них. Видимо, ничего не остается, кроме как истреблять угощение, пока мы все не прикончим. Я метался за десятерых, жонглируя заказами, отвечая на дружеские подначки и считая град монет.
– Тимоти, что за хорошие новости?
– У нас хватит холодного шампанского, чтобы отправить вплавь ковчег, – крикнул я в ответ Хопстиллу, который вновь появился в баре.