Злые боги Нью-Йорка
Шрифт:
– Кто он?
Не знаю, зачем мне это потребовалось.
– Торговец, который много поддерживает реформаторские объединения. Мы много лет с ним дружим, и он давным-давно положил на меня глаз. Раньше мне было неинтересно, но он довольно мил, а я не знала, что делать.
– Вот как вы познакомились с Шелковой Марш, – осознал я. – Вовсе не из-за благотворительности. Верно? Когда вы начали, кто-то вроде нее сделал вам больно, они заставили вас…
– Я не собираюсь отвечать на эти вопросы.
– Проклятье, отвечайте.
– В первый раз – ради удовольствия, хотя принимала его за любовь. Это было прекрасно, но длилось недолго, а значит, это не любовь, верно? Потом…
26
Отвар, настой и порошок ипекакуаны (рвотного корня) применяются в малых дозах при кашле как отхаркивающие средства; большие дозы действуют как рвотное средство.
Она внезапно сжала зубы, сквозь боль проступил гнев.
– Прекратите так на меня смотреть. Это ужасно. Я – единственная вещь, которая у меня есть. Мужчина никогда этого не поймет, Тимоти, мне больше нечего продать.
– Не называйте меня так.
– Почему? Это ваше имя. Могу ли я продать свою книгу «Харпер Бразерс», если она сгорела дотла? Должна ли я перестать заниматься благотворительностью, которую люблю, прекратить ухаживать за детьми, а вместо этого чинить мужские рубашки? Или мне следовало выйти за старого дурня с банковским счетом и жить, как шлюха, до самой его смерти? Всего один раз, за роскошные деньги, и с другом… Мне казалось, так легче.
«Если посмотреть хорошенько, почти все здесь шлюхи, так или иначе», – промелькнула у меня безумная мысль. Вопрос только, в какой степени. Женщины, которые прочесывают глухие переулки Корлирс Хук в поисках очередного шиллинга, обычно занимаются этим не из удовольствия, но они не единственные, кто продает себя по кусочкам. Есть дружелюбные девчонки, которые звездочетствуют, только когда им требуется новая пара обуви; матери, которые сплевывают в ладонь, когда малыш болен, а доктор склонен к таким штукам; божьи коровки, которые выживают в мрачные холодные зимы, пустив мужчину себе под юбки. Есть тысячи дебютанток, которые выходят замуж за нелюбимых и нежеланных банкиров. Девушки, которые делают это разок, шутки ради, и чувствительные ночные бабочки, которые делают это тысячи раз. Симпатичные молли, которые снимают комнату, когда их тянет на такое, как Мерси. Довольно обыденная практика. Слишком обыденная. Я никогда не думал винить их за это, за нужду в деньгах сильнее нужды в достоинстве. Пристрастная картинка, прекрасно понимал я, многие девушки никогда не одобрили бы такой выбор. Это я отвратительно циничен. Возможно, бессердечен. Но в ту минуту я сам не знал, от чего мне больнее – Мерси, которая ложится в постель за деньги, или удовольствие, которое ей доставил другой мужчина, не я.
Между тем, мне следовало заметить, как она расстроена, как накручивает на пальцы юбку, чтобы те не дрожали. Как она дышит. Смотреть на свой горящий роман
До сих пор, когда я вспоминаю ту минуту, мне становится тошно. Потому что я не стал.
– Как вы могли? – тупо спросил я. – Да еще здесь, именно в том месте, откуда черный экипаж увозит птенчиков…
– Нет, это неправда, – дрожащим голосом выдавила Мерси. – Я не была здесь с тех пор… как все началось. Ваше расследование. Прошу вас, не думайте так обо мне. Я не замечала здесь ни намека на беду, ни капли, жизнью клянусь, я только пользовалась комнатой и слишком редко встречалась с ее детьми, когда они заболевали, я не видела их месяцами. Я не видела Лиама больше года. Но когда папа вчера нашел мои сбережения, я потеряла голову, я последний раз попыталась сбежать. Я безумно отчаялась. Я не хотела приходить сюда, снова ее видеть, думать, что ей известно. Это ужасно, Тим. Пожалуйста, поверьте мне. Но у меня не было выбора.
– Выбор есть всегда. Как вы могли так поступить со мной?
– Но вы тут ни при чем, я же говорю, это…
– Это все – при чем! – выкрикнул я, хватая ее за руку, крепче, чем собирался. – Вы же не дура, я чертовски точно знаю, вы не дура, вы целые годы смотрели, как я таскаюсь за вами, как я на вас смотрю, это всему чертову миру ясно, вы не можете стоять тут и заявлять, что вы не знали. Как вы смеете говорить, что я тут ни при чем? Я никогда не встречал такой жестокости. Меня касается все, что связано с вами, и вы знали это много лет. Вы глупы или просто лжете? Как вы можете притворяться, будто не знаете, что у меня было четыреста долларов серебром и я только и думал жениться на вас? Я бы поехал в Лондон. Я бы что угодно сделал.
– Я знала, что вы, возможно, думали о браке. – Мерси повернулась к туалетному столику и начала подбирать волосы. – И я могла поступить намного хуже, нежели выйти замуж за ближайшего друга. Но разве вы меня спрашивали?
– Но не после… Взгляните на меня. Как я мог? У меня не было ни одного резона.
– Как вы можете так о себе говорить?
– У меня ничего не осталось. У меня и сейчас ничего нет. Только безумный брат и двадцать детских тел.
А потом мое сердце чуть не остановилось.
Два факта внезапно встали рядом. Будто я взял картинку, порвал ее и переставил кусочки.
«Вал. Валентайн».
Мои мысли резко развернулись.
Два злобных письма, подписанных «Длань Господня в Готэме», более всего походили на работу взбесившегося нативиста из «медных звезд». Почти наверняка. Правда, было еще третье письмо. Тревожное и тревожащее.
Написанное под влиянием… чего-то.
Может, морфина? Смешанного с тем, что оказалось под рукой? Гашишем, лауданумом?
Меня затошнило.
«Но этого не может быть, – отчаянно сопротивлялся я, мысли разбегались, кровь еле ползла по сосудам. – Попытка убить меня еще не означает… Он пытается убить тебя ради своей проклятой Партии, и мертвые дети нужны ему меньше всего. Черт возьми, он же взял тебя с собой посмотреть на Лиама. И Птичка. Птичка доверяет ему, Птичка…»
Знала его с тех дней, когда он часто бывал в доме Шелковой Марш, и спустя несколько часов, как вновь с ним встретилась, была отправлена в Приют.
Мог ли он расспрашивать мадам Марш, когда я сидел в той же комнате, и сплести вместе с ней рассказ, который меня одурачит? Неужели в тот день я ничего не понял, и позаботился об этом мой собственный брат?