Злые игры. Книга 1
Шрифт:
— Ну, это тебе решать. А папе ты что-нибудь скажешь?
— Нет. Не вижу в этом никакого смысла. Это его только расстроит, и больше ничего. Ему и так от всего этого скверно. Но твои поиски меня страшно заинтриговали. Когда мы отправимся к этой таинственной мисс Мейхон?
— Прямо после завтрака. — Шарлотта испытала чувство облегчения оттого, что Макс так быстро восстановил душевное равновесие, но одновременно была и несколько удивлена этим. — Макс, посмотри-ка, здесь в меню есть копченая рыба. Или заказать тебе яичницу с беконом?
— И то и другое, — ответил Макс.
Поездка в Теллоу оказалась изумительной;
— Ой, мне здесь так нравится! — проговорила Шарлотта, съезжая вдруг на обочину и останавливая машину; в каком-то мрачном восхищении она уставилась на море. — У меня такое чувство, словно я вернулась домой.
— Кто знает, может быть, и так, — хмыкнул Макс.
К середине дня они добрались до Скибберина и свернули от побережья вглубь, в сторону Теллоу.
Уотери-лейн оказалась узким и извилистым проездом, даже не проездом, а отрезком грунтовой дороги, отходившим в сторону от главной улицы в самом конце деревни; извиваясь, он довольно круто шел вверх по склону холма, а по обеим его сторонам, в полном соответствии с названием, [21] текли бурные потоки воды. Примерно в полумиле впереди, словно укрывшись за склоном, пристроился домик из серого камня.
21
Название «Уотери-лейн» можно перевести как «Мокрая улица».
— Наверное, это он и есть, — догадалась Шарлотта. — Господи, как льет, все сильнее и сильнее. Придется от машины бежать. Приготовься, Макс.
Она остановила машину перед небольшой деревянной калиткой (увитой, как и следовало ожидать, дикими розами) и, вопреки проливному дождю и тому, что сама только что сказала Максу, довольно медленно направилась к входной двери. Она ощутила вдруг какой-то странный страх и благоговейный трепет при мысли о том, к чему может привести ее начинание.
Они дернули за ручку колокольчика, он зазвенел, звук его постепенно замер, и только тогда раздался щелчок отодвигаемой щеколды. Дверь была сделана на манер конюшенной: верхняя ее часть мягко открылась внутрь, и их взглядам предстало приветливо улыбающееся лицо Моры Мейхон, едва возвышавшееся над нижней частью двери. Лицо было розовым, располагающим, на нем ярко блестели зеленые глаза, а с боков его обрамляли аккуратно уложенные локоны; Шарлотта не сразу поняла, что человек, которому принадлежит это лицо, не стоит, а сидит, и сидит он в кресле-каталке. Мисс Мейхон оказалась очень худой, ее маленькие, похожие на палочки, изломанные артритом ножки вызывали душевную боль. Но она широко, лучезарно улыбалась, а глаза ее зажглись радостью и удовольствием при виде посетителей. Шарлотта не сразу заставила себя заговорить, голос
— Мисс Мейхон?
— Да, это я.
— Я — Шарлотта Уэллес, мисс Мейхон. А это мой брат Макс. Можно к вам на минутку зайти?
— Надеюсь, что даже больше чем на минутку. Вы молодцы, что отважились приехать в такой ужасный день.
Они уселись возле огня и с удивлением осмотрелись по сторонам: это была не комната, а храм памяти тех, кто когда-то, по всей вероятности, был членом семьи Мейхон. Везде, где было хоть малейшее свободное пространство — на стенах, на столе, — повсюду висели или стояли фотографии, миниатюры, вышивки: сепиевые фотографии времен королевы Виктории стояли бок о бок с серыми любительскими школьными снимками; свадебные фотографии соседствовали со снимками крестин; тут были портреты одного или двух человек, изображения целых групп, огромные семейные портреты. На экране перед камином было искусно вышито изображение домика, в котором они сейчас сидели, а внизу шелковой нитью сделана подпись: «Эйми Мейхон, 8 лет, 1862 г.». На другом экране были вышиты серебряный голубь и слова: «Десмонд и Морин, серебряная свадьба. 1850–1875. Вас соединил сам Бог». А над камином, на самом видном и почетном месте, висел снимок, на котором королева — в то время еще принцесса — Елизавета, улыбаясь, пожимала руку какой-то молодой женщине.
— Интересно, кто эта женщина? — спросила Шарлотта.
— Это я, — ответила Мора Мейхон.
— А когда вы встречались с королевой? — спросил Макс.
— О, очень давно, я тогда, как видите, была намного моложе и работала в Дублине. Мы преподнесли ей полотняную рубашечку к крестинам только что родившегося у нее маленького принца, у меня до сих пор хранится ее письмо с благодарностью, видите, вон оно там висит, на стене. А потом, когда она приехала с визитом в Дублин, то включила в программу своей поездки и посещение нашей мастерской и была у нас.
— Как интересно! — сказала Шарлотта. — Значит, вы очень долго работали в Дублине?
— О да, очень долго. С… погодите, дайте я вспомню… с сорок девятого по семьдесят девятый год. Прекрасное было время.
— А вы… много шили крестильных платьев? Я имею в виду на заказ?
— Нет, не очень много. Мы шили главным образом детские платья и пальто и поставляли их в «Белый дом» и иногда в «Хэрродс». А я сама брала заказы, но только у очень немногих, особых заказчиков. Таких, например, как ваша мать.
— Значит… значит, вы практически… — Шарлотте было трудно говорить, голос у нее стал вдруг странно высоким, почти срывался. — А вы помните мою мать?
— Ну что вы, леди Шарлотта, было бы просто чудом, если бы я ее запомнила. Настоящим чудом. Вы в каком году родились?
— В шестьдесят втором.
— Это значит… двадцать один год тому назад. У меня хорошая память, но все-таки не настолько хорошая.
— Да-а… — уныло протянула Шарлотта.
— Не надо сразу же так падать духом, — улыбнулась ей Мора Мейхон. — Я вела учет всех тех заказов, которые выполняла сама. В большой бухгалтерской книге. Немножко попозже, после того как мы попьем чаю, вы мне ее принесете: она наверху, я теперь в нее не часто заглядываю. А пока расскажите мне во всех подробностях, по каким делам вы попали в наши края и куда собираетесь ехать отсюда дальше. И может быть, вы захватили с собой то крестильное платье, чтобы я могла на него взглянуть. Надеюсь, вам это не покажется каким-то особым тщеславием с моей стороны, но я очень люблю снова встречаться с вещами, которые когда-то шила.