Злым ветром
Шрифт:
Все складывается как нельзя лучше. Мы завозим Варвару домой, усталую, довольную, страшно гордую ролью, которая выпала ей во всей этой операции. Мы по очереди крепко жмем ей на прощанье руку и мчимся в театр.
Там уже заканчивается первое отделение концерта. В зал нас не пускают, и мы отправляемся в буфет. Берем по бутылке пива и гору бутербродов. Голодны мы оба зверски. Но тут я соображаю, что сейчас начнется антракт, и предусмотрительно беру еще бутылку фруктовой воды и пирожные. Игорь вполне одобряет эту акцию и, в свою очередь,
— Можешь быть спокоен, — говорю я ему. — С ней все-таки как-никак Светка.
В ответ Игорь только пожимает плечами.
Мы успеваем съесть лишь по два бутерброда, как начинается антракт. Из зала валит народ, наиболее нетерпеливые уже бегут к буфету, и там мгновенно возникает очередь. Игорь остается за столиком, а меня делегирует встречать дам. Это, кстати, непростая задача — найти их в такой толпе.
Но вот наконец я их замечаю в кружащем по фойе бесконечном людском хороводе. Точнее, я вижу только светлую, чуть растрепанную голову Светки и рядом высоко взбитую, отливающую бронзой аккуратную прическу Аллы.
Я пробираюсь к ним.
Они весело о чем-то беседуют. Собственно, говорит Светка, а Алла, по-моему, только улыбается, статная, белозубая, с черными живыми глазами на смуглом лице. Красавица, да и только. А вот Светку я не могу описать, это что-то такое дорогое и близкое, что я не подберу слов.
Светка первая замечает меня.
— Витик! — радостно кричит она, притягивает меня за шею к себе и целует в щеку.
Я несколько смущенно принимаю ее поцелуй. Светка ужасно непосредственная, но все получается у нее так просто и мило, что ее ни в чем нельзя упрекнуть. И мне, признаться, очень приятны и ее радость при виде меня, и ее поцелуй.
— А ты чего меня не целуешь? — спрашиваю Аллу.
— А чем ты это заслужил? — улыбается она.
— Может, я твоего Игоря сегодня спас?
— Как так «спас»? — Улыбка мгновенно исчезает с ее лица, и в черных глазах уже тревога.
Мне становится стыдно. С нашими женами так шутить нельзя, это слишком жестоко.
— Ну, ну, — говорю я. — Все как раз наоборот. Спас меня он от взбучки. Кое-что я не сумел предвидеть. В общем, пустяки.
— А где же он, твой спаситель? — спрашивает Светка.
— Пошли, — говорю. — Он там, в буфете. Мы приготовились к встрече на должном уровне.
И мы направляемся в буфет.
При виде горы бутербродов на нашем столе Светка в ужасе всплескивает руками.
— Боже мой! Вы собираетесь просидеть здесь весь концерт?
— Не беспокойся, — говорю я. — Это все нам сейчас на один зуб.
Неожиданно Игорь вытаскивает из-под столика бутылку сухого вина и невозмутимо разливает его по стаканам.
Я смотрю на него с восхищением. Светка радостно хлопает в ладоши. И даже Алла улыбается. Но тут я прихожу в себя и беру инициативу в свои руки.
— Дамы и господа, — говорю я торжественно, — прошу поднять ваши бокалы. У нас сегодня маленький праздник, признаюсь вам. Мы наконец задержали одного весьма опасного человека, и больше он никому не принесет беды. Так что мы герои сегодня, мы молодцы, что бы там начальство ни говорило.
— За героев, которых мы любим, — объявляет Светка и смеется.
Алла смотрит на своего Игоря, и тот хмуро отводит глаза.
— Красиво научился говорить, — бормочет он.
После вина мы с Игорем уже без всяких церемоний накидываемся на бутерброды. Светка и Алла деликатно откусывают свои пирожные и сочувственно поглядывают на нас. К концу антракта с бутербродами покончено. Мы направляемся в зал.
И вот Райкин. Изящный, седой, обаятельный Райкин. Мы со Светкой то хохочем как сумасшедшие, то затихаем от горько вдруг защемившей какой-то струнки в душе. И с нами вместе хохочет и затихает весь огромный зал.
Райкин меняет маски, Райкин перевоплощается. Мужчины и женщины, старые и молодые! Типы! Типы проходят перед нами. Одним мы дружески улыбаемся, над другими смеемся, третьих… третьих мы ненавидим!
Концерт кончается.
Мы выходим из театра и по дороге наперебой вспоминаем то одну сценку, то другую, то какую-то реплику, то интонацию или жест артиста.
— Здорово, что мы пошли, — говорит Игорь.
— Виталию спасибо, — добавляет Алла. — И Свете.
О, она вдвойне довольна, стоит только посмотреть на ее физиономию. И я подмигиваю Светке. Она, конечно, тоже все понимает.
Мы прощаемся. Чета Откаленко должна здесь погрузиться в троллейбус. А мы со Светкой идем пешком. Идем и идем по бесконечным улицам, взявшись за руки. Нам хорошо, лучше всех!
И когда я прощаюсь со Светкой, обнимаю и целую ее на площадке, возле двери ее квартиры, у меня вдруг срывается:
— Светка, декабрь — это слишком долго, понимаешь?
Она молча кивает головой и утыкается мне в грудь.
Утром в кабинет к Кузьмичу вводят Мушанского.
Первый допрос. Мы с Игорем присутствуем на нем тоже.
Да, он здорово полинял за ночь, этот артист. Черные с проседью волосы зачесаны небрежно, большие выразительные глаза сейчас смотрят тускло и настороженно, рот плотно сжат, и губ не видно. На его щеках и подбородке проступила седоватая щетина. Костюм измят. Но держится Мушанский пока что спокойно, даже чуть презрительно.
— Садитесь, — тоже очень спокойно говорит Кузьмич. — Кроме протокола, — предупреждает он, — запись ведет магнитофон.
— Техническая революция, — усмехается Мушанский. — И у вас тоже, оказывается. Поздравляю.
И он отвешивает шутовской поклон.
— А паясничать не советую, — предупреждает Кузьмич. — И для начала назовите вашу фамилию, имя.
— Кротков Георгий…
Но Кузьмич обрывает его:
— Не надо. Не надо называть все семь фамилий. Достаточно будет только одной, первой.