Змееед
Шрифт:
Много в сейфе золота, много денег. Одних только золотых и платиновых колец, сережек, перстней, цепочек, брошек, браслетов, кулонов, ожерелий, портсигаров, орденов, часов, икон, ларцов, табакерок с крупными бриллиантами, рубинами, сапфирами, изумрудами семьсот штук. Точнее, семьсот пять. Работа изумительная. Казалось бы — сто-двести граммов золота или платины да два десятка крупных бриллиантов, ну что той вещице за цена? А тут не бриллианты, не рубины и не золото ценятся, но работа мастеров. На каждой сверкающей безделушке клеймо то Осипова, то Хлебникова, то братьев Грачевых, то Фаберже, то Овчинникова.
А еще тут деньги новенькие в пачках хрустящих. Пятисотрублевки с Петром Великим, сторублевки с Екатериной Великой, пятидесятирублевки с Николаем Панкиным, четвертные с Александром Третьим. Всего 749 тысяч рублей. Империя рухнула, но ее бумажные деньги были настолько ценными, что иностранные банки принимали их по номинальной цене и даже меняли на золото до начала двадцатых годов. И на родине мирового пролетариата они цены не теряли и были в обороте до 1922 года. 749 тысяч — это очень много. Правда, сейчас они уже ничего не стоят.
Но есть здесь и то, что ценности не теряет, — монеты золотые: пять рублей, десять, пятнадцать… Николай Иванович Ежов удивляется: что за монета дурацкая — 7 рублей 50 копеек. Железный Генрих с понятием объясняет: у Александра Третьего были золотые монеты достоинством в пять рублей и в десять. Первая весила 6,45 грамм, вторая — 12,9. А Николай Второй в полтора раза сбавил содержание золота в рубле. На монетах весом в 12,9 грамм стали писать не «десять рублей», а «пятнадцать». Соответственно, монета весом 6,45 грамма стала не пятирублевой, а в полтора раза больше — 7 рублей 50 копеек. Кроме того, Николай Второй печатал свои пятирублевки весом 4,31 грамм и червонцы весом 8,62 грамм.
Холованов про себя удивляется да матерится: ювелир хренов, аптекарь, твою мать! А сам на своего иностранца глазом косит: не сорвался бы, воспользовавшись всеобщим вниманием к содержанию сейфа. А оно чарует.
Ювелирные изделия потом описывать и оценивать будут, сейчас только посчитали и определили общий вес — 102 килограмма 808,3 грамма.
А золотые монеты сортировать, считать и взвешивать решили прямо тут и сейчас.
Червонцев Александра Третьего оказалось 413, пятирублевок — 993. Общая сумма 9095 рублей. Общий вес — 11 килограмм 732,55 грамм.
Пятирублевок Николая Второго насчитали 6473, монет по 7 рублей 50 копеек — 1612, червонцев — 4683, пятнадцатирублевых — 543. Всего 13 311 николаевских монет на общую сумму 99 430 рублей, общим весом 85 килограмм 668,19 грамм.
Смеется Холованов: не зря пролетарский вождь на своих родственников паспорта заграничные заготовил, да еще и несколько пустых незаполненных бланков припас. А то ведь в чемоданы все это упакуй — сам не поднимешь.
Николай Иванович Ежов тоже весел: жаль, никто чемодан на колесиках не придумал! Как бы товарищу Свердлову удобнее было бы до самой границы не на горбу тащить, а катить за собой на веревочке. И руки Генриху Железному и Холованову жмет: спасибо, товарищи, правильное дело задумали, сокровища на нужды индустриализации обратим.
Плюхнулся Генрих в кресло: как же все-таки пронесло! В этом проклятом сейфе могли очутиться весьма неприятные бумаги, но их не оказалось. С другой стороны, отщипывает Несгибаемый Генрих малые
Павел Петрович Буланов, не спрашивая, налил шефу в стакан. Тот кивнул: мол, и сам за стол садись, и себе налей.
Сел Буланов. Налил. Выпили.
— Что делать со Змееедом?
— Там, на Коммунарке, выпытать все и, в отличие от остальных, похоронить в гробу. Живым.
— Что с ней делать будем? Дочь комкора из Генерального штаба. Выпускать никак нельзя. Скандал на всю Москву. Убрать?
— Не спеши. С этим успеем. Что-то придумать надо.
— Но выпускать нельзя.
— Ни в коем случае. Пусть сидит, разберемся с Гуталином — решим. Как думаешь, кто под нас роет? Холован? Шутка у него нехорошая про тяжелый чемодан.
— Это совпадение.
— А зачем он про сейф вспомнил? И откуда у него тут же иностранец взялся, способный любые сейфы курочить?
— Думаю, все же, что роет Колька Ежов. У него тоже шутка про чемодан на колесиках была. У, хитрый гад!
— Вот бы кого придушить, в дела НКВД так и лезет.
— Придушим.
Павел Петрович рано вернулся в Коммунарку. Тут кроме всего прочего — санаторий и гостиница для руководящего состава ГУГБ НКВД. Тут у Буланова еще одна квартира. Железный Генрих проводит много времени в Коммунарке, и секретарь должен быть рядом.
Сегодня Буланов страшно устал. Он не спал всю прошлую ночь. Потому постановил для себя: сейчас, прямо с семи вечера, спать, проснуться где-то в районе полуночи и идти отдыхать.
Он проснулся свежим и отдохнувшим, вымылся, надел гимнастерку без знаков различия, спустился вниз. Тут стараниями Генриха процветает отменный ресторан с украинским именем «Глэчик».
Для тех, кто не знает: глэчик — это такой кувшинчик.
Открыт ресторан почти круглые сутки, цены умеренные, кухня превосходная, и не только украинская, но и польская, русская, грузинская. Тут необыкновенный выбор блюд и напитков, тут еще и бар, комната отдыха, кинозал, бассейн, русская баня, спортивный городок, танцевальный зал, а дальше — лес, озеро, лодки. Сюда приезжают отдохнуть жены чекистов, мужья которых находятся в командировках. Тут всегда весело. Но Буланов тут не задерживается. Он выходит во двор, на задний двор. Ночами тут темно. Тут нет лампочек на столбах. Ночь в сентябре холодная, звездная.
В углу двора под вековыми липами — трансформаторная станция. Между ее задней стеной и глухим в два метра забором совсем неприметный проход. Если протиснуться туда, то можно нащупать широкую доску, которая прибита только сверху и только одним гвоздем. Потому доска сдвигается, открывая достаточно широкую щель. Пролезем в нее — и окажемся в соседнем, совершенно запущенном, заросшим старыми деревьями и колючей непролазной ежевикой саду. В глубине — заброшенный дом. От дырки в заборе к дому протоптана тропинка.