Змеиная вода
Шрифт:
– У тебя?
– А то… еще как… знаешь, я думал, вот война закончится и всё станет иначе. Люди будут жить в мире и согласии, в любви к ближнему… что война-то их изменила, заставила осознать, увидеть… понять… а на деле ни хрена она не изменила и не заставила. Они о ней, если так, уже и забыли. Особенно те, кто помоложе. А ещё десяток лет и вовсе…
Он махнул рукой.
– С Зинаидой ясно… Каблукова?
– Похороним… я обвинений выдвигать не стану. Нина тоже…
– А она?
Одинцов обернулся и взгляд его стал серьезен, как никогда.
– Интересуешься,
– Да.
Взгляд выдержать легко, если не чувствуешь за собой вины. Бекшеев вот не чувствовал.
– Сам понимаешь…
– Не будет.
– Не будет… она с точки зрения закона… или общественного мнения – жертва. Кстати, заявила, что ты на неё давил, что вообще влез ей в голову и внушил всякое… и что я обязан тебя арестовать.
Как Бекшеев и предполагал.
– Я не лгу… и любой менталист подтвердит.
– Да понимаю… а менталист… зачем? Вытащит из неё информацию, но… мы-то и так знаем с большего. Подробности же… что изменят? Да, в теории можно с показаниями менталиста и процесс устроить. Только… - Одинцов потер виски. – Это уже мне обойдётся дорого. Как же… одна воспитанница убила другую, родную сестру, от большой любви. Поверь, у меня достаточно врагов, чтобы эту историю вывернули наизнанку… дерьмо! Лучше б она вышла замуж за своего Толеньку…
– И отравила бы Марию Фёдоровну? А потом кого? Детей Ангелины, чтобы не делиться наследством? Самого Анатолия, когда разочаровалась бы в любви? – Зима подошла сзади. – Извини, что вмешиваюсь, но… я тут с Ольгой побеседовала. Так вот, девчонка – ещё та манипуляторша и истеричка. Нет у неё любви. К Анатолию – точно. К тому, который настоящий и живой. А есть фантазии. И любовь к ним. И желание быть особенной… это же так трагично и стоит сочувствия, неразделённая любовь… потом другие страдания. И третьи. Убивать же она научилась. Так что не ври себе, Одинцов, эта маленькая дрянь рано или поздно всё равно вляпалась бы… мы её просто остановили. Почти вовремя.
Почти.
Маленькое такое уточнение.
И Одинцов вздыхает, соглашаясь.
– В общем… я подумал… есть одно закрытое частное заведение для… тех, кто поведением своим доставляет семье проблемы.
– Она совершеннолетняя, - заметил Бекшеев. – И её нельзя удерживать силой…
– Если не оформить опекунство в виду недееспособности… дерьмо, но иного выхода не вижу. У девочки шок, истерика… ей нужно лечение. Так что пусть и лечится.
Одинцов поднялся и произнёс:
– Отпустить её не могу… убить тоже. Что остаётся?
Ничего.
И Бекшеев был, пожалуй, рад, что выбирать не ему.
– Знаете… в прошлый раз было легче. Кровавей. И страшнее. Но в то же время всё-таки легче… там понятно было всё от и… приговор однозначный или почти. А тут… пострадавшие есть, виновные же…
Он махнул рукой.
– И чувствуешь себя сволочью… хотя тут-то мне не привыкать. Осуждаешь?
– Не рискну, - признался Бекшеев. – Рад, что не мне принимать решение.
– Девчонка рано или поздно выйдет, - Зима опустилась на лавку, на освободившееся место. – Ты ж это понимаешь? Год, два… пять… сколько
– Если ко мне, то ладно… как-нибудь… не знаю, Зима… вот честно… там бы… раньше… свернул бы шею и все проблемы.
Это признание было сказано спокойно. И Бекшеев поверил, что свернул.
Что возможно, и сворачивал.
– А тут… ладно, как-нибудь разберемся. Свадьба-то когда? Надеюсь, пригласишь?
И ушёл, ответа не дожидаясь.
А дождь начался.
Первая капля упала на макушку. Вторая – за шиворот. А там небо и прорвало. Дождь тарабанил, по-осеннему мелкий и ледяной. И надо бы встать, уйти куда под крышу, а Бекшеев сидел.
– Свадьба… теперь как-то и не обязательно, наверное… перед кем приличия блюсти? – Зима вытянула ноги.
– Передумала?
– Я? Не дождёшься… но вот это всё… вечера, букеты… меню и разное… мне и позвать-то некого… Тихоню вот. Сапожник ещё не откажется, наверное… Одинцов… и высокое общество.
Бекшеев представил себе Тихоню и высокое общество и фыркнул.
– Не обязательно так с размахом, - сказал он. – Можно… к морю вот поехать.
– В Дальний?
– Можно и в Дальний. Скучаешь?
– Не особо. Осенью там тоска и охота повеситься… но да, высший свет туда не попрётся.
– Плохо ты высший свет знаешь… - разговор успокаивал. – Тем паче там санаторий работать начал…
– Вот, заодно и оздоровишься…
– Да я в целом здоров…
– Не спорю.
– И не спорь.
– И не спорю… белое платье не надену. Это будет смешно… и костюм тоже… а если по погоде, то там через пару месяцев только в шубе…
– Без проблем.
– Я не намекаю!
– Да я понял…
– Бекшеев…
– Что?
– Почему мне тебя треснуть хочется?
– Это любовь, наверное, - дождь смывал ощущение грязи, то, внутреннее, которое задержится ещё на пару дней, а потом как-нибудь да переживётся.
– Ну да… хотя… смотришь на Ниночку и страшно становится… от того, какой любовь бывает. Или вот Каблукову… с другой стороны, как по мне, они если и любили, то себя.
– Согласен.
– И ведь змеи действительно виноваты… только не те, которые гадюки… гадюки, как Тихоня заметил, просто твари Божьи. А здесь натуральные змеи… старуха, которая сестра Антонины. И сама Антонина… мать той же Северцевой… её же и привлечь не за что. Да ладно, привлечь, она ведь и не поймёт, начни её обвинять в смерти дочери… Каблукова. Ниночка… и Зинаида, если так-то тоже… добрая змея яда не теряет.
– Мудрости изрекаешь?
– Смысл пытаюсь найти. Хоть какой-нибудь. А он никак… и главное, это ж мы тут копнули, а… сколько таких городков? И змей в них… и что с ними делать?
– Спроси чего полегче… - Бекшеев поднялся и руку подал. – Пошли в гостиницу, а то промокнешь. Шубу я тебе пока не купил. Кстати, почему до сих пор не купил?
– Это ты у меня спрашиваешь?
Дождь впитывался в землю. А к вечеру и заморозки ударят, покроют листья и ветки, и стены, и окна ледяной коркой.