Змея Давида
Шрифт:
– Мистер Башевис, я должна буду вернуться в Англию, поэтому хочу попросить вас присмотреть за моей семьей здесь, в Ришоне.
Казалось, Башевис даже не удивился. Он отхлебнул кофе и понимающе кивнул:
– Я так понял, что ребенка вы оставляете на попечение вашей тетушки? Весьма мудрое решение. – Да, Брайан останется здесь до моего возвращения. Надеюсь, я не перешла границы дозволенного со своей просьбой предоставить им магическую защиту? – Какие проблемы? Не знаю, как это принято в Великобритании, магическое сообщество Израиля бережет каждого своего члена, тем более что наши возможности позволяют нам это сделать. Магов в самом Израиле меньше, чем в Британии, но миллионы евреев разбросаны по всему миру, и среди них, конечно же, есть волшебники. Так вот – каждый из них взят на особый учет, поэтому обеспечить защиту вашему сыну – наша обязанность.
Хитроу встретил Диану холодной моросью и туманом. Родная слякоть, подумала она, с наслаждением втянув ноздрями влажный, холодный и пропитанный запахами мокрого асфальта и бензиновых выхлопов воздух родины. Прямо из аэропорта она взяла такси и отправилась на вокзал Сент-Панкрас, намереваясь прямым ходом направиться в Шеффилд, а там, проведя ревизию своего магического арсенала, разработать подробный план действий.
Магловским воздушным транспортом ей пришлось воспользоваться потому, что не получилось выпросить у израильского Министерства разрешение на пользование трансконтинентальным порталом. Как оказалось, эта услуга предоставлялась только гражданам страны, а иностранцы должны были для этого предоставить запрос собственного Министерства магии. Для британского Министерства магии Диана Беркович-Шеппард была вне закона, значит, за разрешением туда обратиться она не могла. Башевис тогда извиняющее произнёс «Бюрократия – она и на Святой Земле бюрократия» и собственноручно отвез Диану на машине в аэропорт Бен-Гурион.
1 Ублюдок (иврит)
====== Глава 51 ======
Северус Снейп ненавидел этот кабинет, перешедший в его безраздельное пользование в конце августа 1997 года. Когда-то, очень давно, когда он был еще молод и полон иллюзий относительно своего (и не только своего) светлого будущего, он мечтал занять это массивное резное кресло за широким столом. Теперь же, когда «мечта идиота» наконец сбылась, он не чувствовал ничего кроме отвращения: к этим стенам, к этим живым портретам прежних директоров, к этому виду из окна и прежде всего к самому себе посреди всего этого великолепия. Но самым невыносимым был, пожалуй, взгляд Дамблдора, когда тому надоедало делать вид, что он спит, или гостить по другим портретам. Каждое утро они с покойным директором обменивались вежливыми дежурными фразами о погоде, самочувствии, планах на новый день, но ни на секунду Снейп не мог забыть, как бы ни старался, что разговаривает с тем, кто обязан ему своей смертью. Как не мог и смириться с тем, что своей просьбой Дамблдор просто поставил его в положение изгоя в собственной школе.
Ненависть, волнами исходившую от студентов трех факультетов (Слизерин не в счет) и от преподавателей, Снейп чувствовал буквально на физическом уровне, для этого даже не нужно было быть окклюментом – она, эта ненависть, буквально витала в воздухе.. И постоянно ждал удара в спину, хотя и знал, что в стенах школы никто не посмеет поднять на него руку, потому что месть Темного Лорда будет страшна и он не оставит от школы камня на камне. Он никогда не питал иллюзий насчет отношения к себе окружающих, он привык к их настороженности, их подозрениям в свой адрес, к тому, что большинству вообще будет наплевать на него, что бы с ним ни случилось, и, принимая должность, думал, что справится и с их ненавистью. Он и справлялся, но только он, да еще, пожалуй, Дамблдор, знали чего это ему стоит.
Ненависть читалась в каждом их взгляде, только у Флитвика она была приправлена ледяной вежливостью, у Слагхорна – страхом, у Помфри, Спраут и остальных профессоров – отвращением. И только у МакГонагалл взгляд выражал беспримесную, неприкрытую ненависть, готовую выплеснуться в действия при удобном случае. И ранило это куда сильнее, чем ему самому вначале казалось. Ранило и вызывало горечь.
Хотя в какой-то момент ему начало казаться, что Помона Спраут поменяла к нему свое отношение, во всяком случае, из ее взгляда исчезло отвращение, и теперь она поглядывала на него со странным вниманием в те минуты, когда ей казалось, что он этого не видит. Случилось это после трагического случая в октябре, перед самым Хэллоуином, когда в туалете Плаксы Миртл нашли повесившейся одну из студенток ее факультета.
Девушка была полукровкой, а Амикусу Кэрроу власть, предоставленная
Узнав, что послужило причиной суицида, Снейп готов был убить Кэрроу голыми руками. Он с трудом удержался от того, чтобы довести его «круциатусами» до сумасшествия, но вовремя заставил себя остановиться – убей он назначенного самим Темным Лордом преподавателя и гнев повелителя обрушится на него самого. В лучшем случае тот отстранит его от должности, а это означало оставить школу на растерзание Кэрроу, тем более что Эйвери и Беллатрикс горели желанием самим посидеть в директорском кресле. При таком раскладе школа рисковала превратиться в филиал Аушвица. Вытолкав еще не закончившего стонать Кэрроу за двери своего кабинета (темное бешенство, охватившее его, было настолько сильным, что его не смутило даже присутствие на портрете Дамблдора, хотя, судя по его молчанию, тот был бы не сильно против таких методов), Снейп решил сыграть на опережение и самому обратиться к Лорду с жалобой на зарвавшегося преподавателя. Рискуя попасть под горячую палочку Повелителя за незапланированный визит, Снейп явился к Волдеморту и в красках расписал ему то, как Кэрроу считает Хогвартс своей вотчиной, а студентов – своими рабами и без зазрения совести готов принести в жертву своей похоти драгоценную волшебную кровь.
В тот день звезды были на стороне Снейпа, и дело кончилось тем, что Кэрроу заработал головомойку от Лорда, приправленную дополнительной порцией «Круцио», а Снейп удостоился похвалы за то, что так заботится о сохранении будущих кадров для его армии. С тех пор Кэрроу с сестрицей немного присмирели и действовали по принципу «мучить, но не калечить». И не доводить до самоубийств. К сожалению, большего Снейп сделать не мог и не имел права – слишком ревностное заступничество за студентов, особенно за гриффиндорцев, постоянно лезущих на рожон, могло выйти боком ему самому и поставить под удар его дело. Оставалось лишь с брезгливой-равнодушной миной проходить мимо очередного студента, на лице и теле которого виднелись следы недавнего «близкого» общения с семейкой Кэрроу или их лучших учеников Гойла и Крэбба, и регулярно поставлять в Больничное крыло зелье собственного изобретения от последствий Круциатуса.
Сказать, что МакГонагалл была взвинчена, значило выразиться слишком мягко. Она была на грани истерики, лицо белее бумаги, сжатые в ниточку губы дрожат, пальцы, стиснутые до побелевших суставов, комкают воротник мантии. В кабинет Снейпа она не вошла, а влетела.
– Что-то случилось, Минерва? – он постарался придать своему голосу максимальное равнодушие, хотя уже понял – случилось нечто экстраординарное, иначе декан Гриффиндора не посмела бы вламываться к нему в кабинет в одиннадцать вечера. – Случилось?! – рассерженной кошкой прошипела МакГонагалл. – У меня студент пропал! И я уверена, что без этих ваших… новых профессоров здесь опять не обошлось! Что они с ним сделали, вы должны быть в курсе! – Что значит «пропал»? – спросил Снейп. – И постарайтесь успокоиться. Если все действительно так серьезно, только ваших истерик тут и не хватало! – То и значит, что пропал! – закричала МакГонагалл. – Пропал Невилл Лонгботтом! Его нет в общей спальне Гриффиндора и никто из студентов не знает где он!
Снейп тяжело вздохнул. Слова «Лонгботтом» и «головная боль» за этот учебный год стали для него едва ли не синонимами. Он не переставал удивляться разительным переменам, произошедшим с одним из самых своих нелюбимых студентов за последний год. Куда подевался толстоватый и неуклюжий мальчишка, бледневший и начинавший заикаться при одном только его появлении? Ходячее недоразумение превратилось в худого и жилистого молодого человека с широкими плечами и сильными длинными руками, каждый раз бестрепетно встречавшего его взгляд с видом человека, уверенного в правости дела, ради которого он терпит пытки и издевательства Кэрроу. Еще пару лет назад у Снейпа бы случилась смеховая истерика, если бы кто-то заикнулся при нем о том, что Лонгботтом превратится в лидера сопротивления масштаба целой школы, но реальность была именно такова.