Знахарь-2 или профессор Вильчур
Шрифт:
Пани Нина приблизилась к ней и протянула руку.
— Вы не поздороваетесь со мной? — с покорностью спросила она.
После минутного колебания Люция подала ей кончики пальцев, выразив этим движением все свое презрение. Почти так же безразлично она подала руку Кольскому. Боясь разбудить профессора, она провела их в амбулаторию и, закрыв дверь, спросила:
— Разве вы не получили телеграмму?
— Мы получили, но… — начала Добранецкая.
— Жаль вашего времени, которое вы потратили на дорогу. Я могу вам повторить только то, что было в телеграмме.
— На месте ли профессор Вильчур? Самое позднее,
Люция пожала плечами.
— Не задерживаю, тем более, что вы не сможете увидеть профессора Вильчура. Уже поздняя ночь. Профессор спит после трудового дня, и я не стану его будить.
Добранецкая вся дрожала.
— Я умоляю вас, умоляю. На карту поставлена жизнь моего мужа.
Глаза Люции сузились.
— А тогда, когда вам не нужен был Вильчур, вы и ваш муж смогли найти для него хоть искру человеческого участия? По какому праву, с каким лицом вы приходите сюда к человеку, которого обидели, у которого вырвали все и едва не убили морально! Да, это вы и ваш муж были источником всей клеветы, которой опутали профессора. И сейчас вы молите о помощи?! О! Я знаю, хорошо знаю, чего вы стоите, и профессор Вильчур тоже знает. И если я удивляюсь чему-нибудь, так только тому, что слишком поздно вас настигла заслуженная кара. Нужно полностью потерять чувство стыда, чтобы после всего, что произошло, появиться здесь, в доме профессора! Нужно быть не человеком, а зверем, чтобы после всего просить его о помощи!
— Пани Добранецкая сжимала ладонями виски и тихо повторяла:
— Боже… Боже… Боже…
Кольский стоял побледневший, опираясь о спинку стула, и молча смотрел в сверкающие ненавистью глаза Люции. Он не слышал, что она говорила, он вбирал в себя ее присутствие, упивался тем, что видит ее.
— Вы недостойны переступить порог этого дома. Каждое ваше прикосновение — это грязь и оскорбление. Напрасно вы сюда приехали, потому что мне неприятно видеть вас даже униженной. Вы не встретитесь с профессором!..
— Как жестоко вы мстите! — прошептала Добранецкая.
— Это судьба мстит вам. Судьба, а не я.
— Так почему вы не хотите позволить мне встретиться с профессором? Разве не месть диктует вам эту неуступчивость?
Люция смерила ее презрительным взглядом.
— Это не месть. Знаете ли вы, что вчера сказал профессор? Что он не отказал бы в помощи даже самому страшному преступнику.
— Так почему же он нам в ней отказывает?
— Потому что дать ее не может. Я не разбужу профессора и даже не расскажу ему о том, что вы были здесь. Не хочу нарушать его покой. Вам с вашей жадностью и завистью не понять того благородства, той безграничной доброты, той жертвенности, которыми полна душа оскорбленного вами человека. Ваш приезд сюда полностью характеризует вас. Вы, разумеется, не смогли поверить моей телеграмме. Вы считали, что это выдумка. Что, правда? Вы думали, что это вранье, что профессор Вильчур хотел таким образом дать понять, что не отказал бы в помощи, несмотря на причиненные вами обиды, если бы только мог? Как вы ошибаетесь! Я не обязана давать вам какие бы то ни было пояснения, но я скажу вам. Недавно левую руку профессора укусила бешеная собака, и с того времени, хотя проведено необходимое лечение, рука постоянно дрожит. Понимаете ли вы сейчас, что профессор действительно не может
Пани Добранецкая хотела что-то сказать, но Люция остановила ее движением руки.
— Нет, ничего не говорите! Ничего не говорите! Я боюсь, что услышу какое-нибудь жалкое подозрение, потому что в ваших устах уже родилась самая омерзительная клевета, и ничего другого от вас я не жду. Вам незачем здесь больше оставаться, уезжайте! Уезжайте сейчас же и позвольте нам забыть о вас и вашем муже!..
И вдруг Добранецкая бросилась перед ней на колени.
— Сжальтесь!.. О, сжальтесь… — умоляла она, рыдая.
Люция оставалась невозмутимой.
— Встаньте же, это отвратительно!
И, обращаясь к Кольскому, она сказала почти тоном приказа:
— Поднимите же ее, наконец!
Кольский помог пани Нине встать и усадил ее на стул. Она не переставала всхлипывать. Сквозь рыдания она произнесла:
— Вы жестоко судите меня… Очень жестоко… Может быть, я заслужила это… Но я перенесу все унижения… Все… Только не отказывайте мне в моей просьбе… Я должна встретиться с профессором…
— Зачем? — резко спросила Люция.
— Потому что пан Кольский сказал, что состояние руки профессора не является непреодолимой преградой, что с помощью ассистентов профессор мог бы провести операцию одной рукой…
Люция пожала плечами.
— Это говорит лишь о том, что пан Кольский — плохой хирург.
— Извините, панна Люция, — впервые за все время отозвался Кольский. — Но я действительно это сказал, и, как вы уже знаете, я слов на ветер не бросаю. Я считаю, что это возможно.
Люция отрицательно покачала головой.
— Я не могу согласиться с вами: вчера профессор сам сказал, что не взялся бы за эту операцию.
— И я бы за нее не взялся, — спокойно ответил Кольский. — Но если бы я был единственным человеком, который может ее провести, я бы рискнул. Я уверен, что профессор Вильчур, если его отказ не связан с чем-то другим, согласится со мной.
Люция гневно посмотрела на него. Она была возмущена до глубины души его появлением. Она считала, что он воспользовался приездом Добранецкой, чтобы появиться здесь, хотя у него не было на это разрешения.
— Неужели и вам я должна объяснять, что профессор не руководствовался никакими иными причинами? — сказала она, подчеркивая слово "иными".
В сенях скрипнула дверь, и послышался шум шагов. Все умолкли. Кто-то направлялся в амбулаторию. Полоса света под дверью указывала на то, что именно отсюда раздавались голоса.
Дверь открылась, и на пороге появился профессор Вильчур в халате. Он осмотрелся и, видимо, ослепленный светом, спросил:
— Панна Люция, что здесь происходит?
Не успев получить ответ, он увидел Кольского, а минуту спустя узнал Добранецкую и инстинктивно сделал шаг назад.
Добранецкая протянула к нему руки.
— Пан профессор! Спасите! Я приехала просить вас о спасении!
Вильчур долго не мог произнести ни слова. Вид этой женщины потряс его до глубины души. В эти минуты в его памяти ожили воспоминания тех месяцев, когда она вела против него разнузданную кампанию по созданию общественного мнения, не гнушаясь самой отвратительной клеветой.
— Умоляю вас, профессор, только вы единственный можете его спасти! Сжальтесь… сжальтесь…
Вильчур обратился к Люции: