Знахарь-2 или профессор Вильчур
Шрифт:
— Не знаю, — начал он неуверенно, — не знаю, пан профессор, могу ли я позволить себе остаться.
— Почему?
— В Варшаве у меня много работы. Больница переполнена… Кроме того, частные пациенты.
— Но вы ведь должны были оставить их на попечение кого-нибудь из врачей.
— Да… Но в клинике… Доктор Ранцевич освободил меня только на двое суток.
Вильчур смотрел на него изучающе.
— Коллега, я думаю, что в сложившейся ситуации это не может быть аргументом, с которым следовало бы считаться.
— Конечно, — невнятно проговорил Кольский. — Однако, с другой
— Я не хочу оказывать на вас давление. Я не думаю, что ваше пребывание здесь было бы для вас так неприятно. Мне известно со слов доктора Каньской, что в своих письмах вы неоднократно выражали желание навестить нас. Во всяком случае я не могу отменить свое решение, поэтому вы должны подумать.
— Но ведь здесь не о чем говорить! — пани Добранецкая вскочила со стула. — Конечно, доктор Кольский останется. С Ранцевичем я все улажу сама. Было бы чем-то неправдоподобным, если бы Ранцевич высказал какие-нибудь претензии по этому поводу. Я не понимаю, почему вы возражаете. Не понимаю еще и потому, что я знаю, как вам нравится…
— Я согласен, — быстро прервал ее Кольский, — останусь до вашего возвращения.
— Вот и все в порядке, — усмехнулся Вильчур. — Неудобства здесь не слишком страшные. Вы будете жить в моей комнате. И прошу вас, пользуйтесь всем, что вам понадобится, ведь вы не взяли с собой всего необходимого.
Кольский кивнул головой.
— Я вовсе ничего не взял.
— Значит, дайте мне свой варшавский телефон, и сразу по приезде я позвоню, чтобы вам выслали все необходимое.
— Я все это организую сама, — вмешалась Добранецкая.
— Вам не повредит также, коллега, познакомиться с местными условиями и людьми. Просто короткий отпуск, хотя погода неподходящая.
Подумав, Кольский сказал:
— Я хотел бы попросить пана профессора только об одном…
— Я слушаю.
— Я хотел бы, чтобы вы… чтобы вы объяснили панне Люции, что инициатива исходила от вас и что это было вашим условием при отъезде в Варшаву.
Вильчур ответил несколько озадаченный:
— Разумеется, я могу это сказать.
Пани Добранецкая нетерпеливо посматривала на часы.
— Я очень боюсь, как бы нам не опоздать на самолет. Вместо дорог какое-то месиво, поэтому я бы хотела выехать как можно быстрее, если вы, пан профессор, смогли бы.
Вильчур кивнул головой.
— Сейчас оденусь. Через десять минут я буду готов.
Он вошел в свою комнату, где Люция уже заканчивала складывать его вещи, и помог ей закрыть чемодан.
— Вы очень недовольны мной, панна Люция? А как бы вы поступили в подобном случае?
— Не знаю, — пожала она плечами. — Не знаю, как бы поступила на вашем месте. Но если бы мне пришлось спасать этого человека, я бы не пошевелила даже пальцем. Такое чудовище не заслуживает того, чтобы жить. Чем раньше мир освободится от него, тем лучше.
Он усмехнулся.
— Вы отважная.
— Отважная? — удивилась она.
— Вы узурпируете Божье право осуждать. Но уж если вы это делаете, то нужно одновременно распорядиться и другой чертой: милосердием. Но не будем дискутировать, потому что на это у нас нет времени. Я должен быстро одеться.
— Вы не задержитесь,
— О нет. Ни часа больше, чем будет нужно. Ах, да! Чтобы вы здесь не скучали и чтобы у вас была помощь, здесь останется доктор Кольский. Я просил его об этом. Мне очень хотелось, чтобы он остался здесь до моего приезда. Он долго сопротивлялся, но вынужден был согласиться, так как это было моим условием.
Люция смотрела на него широко открытыми глазами.
— Сопротивлялся?.. Но если он так сопротивлялся, то я не понимаю, зачем вы его заставляли. Я могу вполне справиться сама, тем более что доктор Павлицкий заглядывает сюда почти каждый день.
— Но не всегда, не всегда, — мягко поправил Вильчур.
— А кроме того, не понимаю…
Он прервал ее:
— Согласуем это в другой раз, а сейчас я должен одеваться.
После ее ухода он быстро оделся и спустя пять минут появился в пальто с чемоданом в руке. Уже в сенях проинформировал Люцию в нескольких словах по делам больницы, затем сердечно поцеловал ей руку и вышел на крыльцо, где его уже ждала пани Добранецкая. Через густую стену дождя они подошли к большой машине старого образца, но очень удобной и на высоких рессорах. Несмотря на дорожные ухабы и грязь, машина шла ровно. Опытный водитель ловко объезжал опасные выбоины.
Пани Добранецкая пыталась завязать с Вильчуром разговор. И хотя он отвечал односложно, она продолжала искать новые темы. Наконец, он сказал:
— Я очень устал, попытаюсь вздремнуть.
Она поняла и тотчас умолкла.
Правда, пока о сне не могло быть и речи. Однако, когда спустя час машина выбралась с тракта на шоссе, профессор Вильчур, откинувшись на подушки сиденья, закрыл глаза и уснул. В аэропорт они прибыли за час до вылета самолета. Свободное время Вильчур посвятил написанию письма Люции, вспомнив некоторые вопросы, о которых при выезде забыл.
Спустя два часа они были уже на варшавском аэродроме и прямо из Океньтя поехали в клинику. Когда машина остановилась у входа, Вильчур не сразу сумел выйти: его внезапно покинули силы. При виде здания, в котором он провел столько лет, клиники, которую он сам создал, у него сжалось сердце. Опустив голову, он вошел и сразу из холла направился в свой прежний кабинет. Пани Добранецкая, которая опередила его, успела уже кому-то сообщить о его приезде. В течение минуты на всех этажах уже знали об этом. Знали все, но никто не хотел этому верить. Встретить Вильчура выбежал и Ранцевич, доктор Михаловский, Котковский и другие врачи. Его окружили, ему пожимали руку и не могли поверить собственным глазам.
Было что-то трагически неправдоподобное в том, что этот человек решился на столь великодушный шаг, на сверхчеловеческое самопожертвование.
Когда узнали, что пани Добранецкая вместе с Кольским отправилась в Радолишки, чтобы умолить Вильчура приехать, все пожимали плечами: никто ни на мгновение не допускал, что Вильчур согласится. И только Ранцевич, который давно и лучше всех знал профессора, сказал:
— Люди меняются. Может, и он изменился, а если не изменился, то не стоит терять надежды.