Знак розы
Шрифт:
— Нашему сыну почти двадцать, Люси. Он стал мужчиной. Я не могу остановить его.
— А ты захотел бы, если бы смог? — бросила она ему в лицо, и в ее словах явственно слышались печаль и тоска, а никак не злоба и раздражение.
Их брак пережил период беспочвенных взаимных обвинений. Люси видела, как Перси пытается завоевать расположение Вайатта.
— Да, клянусь Богом. Я скорее пристрелил бы его сам, чем позволил бы отправиться туда, куда он едет, — заявил Перси, ошеломленный силой собственных чувств.
— Ты уверен, что стоило вступать в армию так рано? — спросил он у Вайатта две недели спустя, когда тот складывал вещи.
Был январь 1942 года.
— Нет никаких причин, по которым я мог бы изменить свое решение, — ответил Вайатт. — Совсем скоро нашей стране понадобится каждый здоровый мужчина, чтобы положить конец этой бойне.
— Может быть, ты и прав, — неохотно согласился Перси, вспоминая собственные аргументы, когда он сам уходил на войну.
Он молча смотрел, как Вайатт запихивает в мешок туго скатанные носки, и каждое его движение приближало тот момент, когда он затянет горловину вещмешка и вскинет его на плечо.
«Ада нет, — решил Перси. — Он здесь, на земле». Разве есть более страшные муки, чем смотреть, как сын, которого ты не знаешь, уходит на войну, и неизвестно, вернется ли он домой живым? В его сердце, в том месте, которое должен был занимать Вайатт, образовалась пустота. В нем не было воспоминаний о том, как они смеялись вместе, разговаривали, обменивались мужскими секретами. Они никогда не разговаривали о нем, о его мечтах, амбициях, взглядах и убеждениях. Перси пришла в голову ошеломляющая мысль, что, помимо общего впечатления, он никогда не обращал внимания на отдельные черты лица Вайатта. Он до сих пор помнил лицо Мэттью - как меняли цвет его глаза в зависимости от освещения, помнил маленькое пятнышко над левой бровью, оставшееся на память о его сражении с ветряной оспой. Но черты Вайатта оставались расплывчатыми.
— Сынок... — Перси шагнул вперед.
Его приводила в отчаяние мысль о том, что мальчик уйдет на войну, не оставив после себя ничего, что могло бы заполнить пустоту в его сердце, чего-нибудь, что он мог бы вспоминать.
— Да, сэр? — откликнулся Вайатт, не прерывая сборов.
— Ответь мне на один вопрос.
— Конечно. Какой?
— Почему ты вдруг перестал ненавидеть Мэттью ДюМонта? Почему вы стали близкими друзьями, почти... братьями?
Секунды медленно падали в вечность. Вайатт никак не отреагировал на слова отца, его профиль по-прежнему оставался невозмутимым, когда он брал с кровати одну за другой те вещи, которые отправятся с ним на войну. Наконец он сказал:
— Потому что он на самом делебыл моим братом, не так ли?
В ушах у Перси заревела тишина, словно он вновь оказался слишком близко к тому месту, где только что разорвался снаряд. Руки, которые он держал в карманах, сжались в кулаки.
— И давно... ты знаешь об этом?
Не глядя на него, Вайатт пожал плечами.
— Я понял это в тот день в хижине, когда ты выбил из меня дурь. Ты ведь тогда чуть не выдал себя, помнишь? — Он криво улыбнулся Перси. — Ты сказал: «Если ты еще хотя бы раз косо посмотришь на своего...» Но вовремя спохватился. И тогда я понял все. Догадка была интуитивной, но я был уверен, что ты хотел сказать «своего брата». Я понял, что ты можешь выбить мне зубы за то, что я издеваюсь над ребенком другого мужчины, но ты лишь пригрозил убить меня, если я хоть пальцем прикоснусь к сыну, которого ты любил.
Перси шагнул к нему.
— Вайатт... —
— Все в порядке, папа. Я никогда не винил тебя за то, что ты любишь Мэттью. Черт, — он коротко рассмеялся, — его любили все, даже мама. — Он прервал свое занятие и вперил в отца взгляд, который, казалось, говорил, что он не потерпит никаких возражений. — Но никто не любил его больше меня. Я хочу, чтобы ты знал это. Я никогда не питал к Мэттью ненависти. Я завидовал ему. В этом ты был прав. Но я завидовал ему не потому, что он такой, каким мне никогда не стать. Я завидовал ему, потому что у него было то, чего не было у меня... того, что, как я думал, должно принадлежать мне. Я наказывал его за то, что он заслужил твое уважение и одобрение, чего не удавалось мне, - а ведь он, как я думал тогда, даже не был твоим сыном. А когда я понял, кто он на самом деле... — Вайатт опустил цилиндрический мешок на кровать. — В общем, это многое объясняло.
Перси так и подмывало схватить Вайатта за руки, не дать ему завязать горловину вещмешка.
— И... с того дня у тебя ни разу не возникало сомнений?
— Нет, сэр, — ответил Вайатт, затягивая веревку. — Особенно после того, как я услышал твое признание в ту ночь. Я вышел в коридор, чтобы извиниться, и тогда случайно подслушал, как вы ссорились.
Перси схватился за спинку кровати, чтобы не упасть.
— Ты... слышал все?
— Угу. Абсолютно. И это тоже многое объясняло.
Перси сделал глотательное движение, безуспешно пытаясь прогнать из ушей оглушительное отсутствие звуков.
— Вот почему... мы с тобой... так и не нашли общего языка.
— О нет, папа, совсем напротив - мы с тобой нашли общий язык единственным возможным способом. И мне не хочется оставлять тебя с мыслью, что это из-за Мэттью у нас с тобой все вышло так, как вышло. Если бы он никогда не появился на свет, это не изменило бы твоего отношения ко мне. Просто по сравнению с ним я выглядел хуже, только и всего. И, как мне представляется, узнав в тот день правду, я обрел брата.
«И потерял отца!» — мысленно закричал Перси, давясь слезами, парализованный желанием броситься к сыну и обнять его перед тем, как он уйдет, прижать к груди, чего он так и не сделал, пока Вайатт был маленьким. « Я люблю тебя... люблю...»— хотелось ему сказать. Наконец-то в нем проснулось это чувство, словно птичка, выпущенная на волю после пожизненного заточения в клетке, но Вайатт никогда не поверит, что эти слова исходят из глубины его души, а не сказаны под влиянием момента. « Прости меня...» — вертелось у него на языке, но он боялся услышать ответ Вайатта. Он не сможет жить, если пустоту в его сердце заполнит это воспоминание.
— Есть еще кое-что, — сказал Перси. Он должен знать. — Ты... ты когда-нибудь говорил об этом Мэттью?
— Не-а, он ни о чем не догадывался. Мэттью никогда не был силен в таких вещах. Он принимал мир таким, каков он есть. — Вайатт кивнул на бюро. — В нижнем ящике лежит свитер Мэттью и книга, которую он подарил мне на день рождения. Я бы взял их с собой, но не хочу, чтобы с ними что-нибудь случилось. Если я не вернусь, они твои.
Не в силах вымолвить ни слова, Перси кивнул, глядя, как Вайатт одним движением вскинул тяжелый вещмешок на плечо. Сознавая, что любая попытка не только будет напрасной, но и покажется неестественной, Перси стоял и молча смотрел, как сын бросил последний взгляд по сторонам. Вайатт всегда уважал его. Этого у него не отнять.