Знание-сила, 2005 № 05 (935)
Шрифт:
Может, мы обидели кого-то зря,
Календарь закроет этот лист.
К новым приключениям спешим,
друзья,
Эй, прибавь-ка ходу, машинист.
"Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения".
(Лев Толстой. "Хаджи Мурат")
Расскажите нам о том, как в 43 году в горной деревне Хайбах загнали шесть сотен чеченцев в сарай и подожгли его, а когда они стали рваться наружу, встретили
Расскажите, детки, как ехали бабушки и прабабушки в ссылку. "Поезд останавливался на несколько минут, за этот промежуток люди должны были справить нужду и вынести помои. Соблюдая чеченский этикет, люди стеснялись делать это на открытой местности и отходили подальше, за что конвоиры расстреливали их на месте".
Расскажите, как рождались ваши предки. "Роженица во время схваток забилась под самые нижние нары (она стеснялась своего свекра). Когда раздался крик малыша, его туг же завернули в тряпье. Саму же мать долго не могли вытащить из закутка, а когда вытащили, то все увидели вместо нижней губы оскал верхних зубов, прикусивших ее. Женщина была мертва".
Почему же все такие вещи неприятные: кто в диван мочится, кто в фонтан, кого расстреливают за попытку отойти за кустик, кто свекра при родах стесняется? Подростки — и русские, и чеченские — прекрасно понимают, чем это отличается от обычной войны, а кто войну видел своими глазами, знает, что она всегда такая. Задача этого — не захват городов, не восстановление порядка, не мятеж или борьба с ним, задача — лишение жизни как можно большего числа людей, а точнее, уничтожение как можно большего числа личностей: сначала раздавить человеческое достоинство, а только потом убить.
В конце 80-х годов американский историк Френсис Фукуяма высказал мысль о том, что история кончилась. Кончилось противостояние сверхдержав, а значит, теперь во всем мире воцарится единый порядок и войны будут невозможны. Недавно в связи с антитеррористическими операциями Фукуяма поспешил взять свои слова назад. Воюем — значит история продолжается. Но дело не в верных или ложных прогнозах. Все подобного рода предположения строятся на мысли, что история есть война. Значит, и чеченские работы, присланные на конкурс, следует считать историческими в более прямом смысле, чем все остальные: дети свидетельствуют изнутри истории. А кино, мороженое, книги, дискотеки, театр, да и просто проулки — то, чего лишены большинство детей в Чечне, чего они зачастую вообще не помнят, — это так, шелуха? А бомбежки, зачистки, сожжение живьем, лагеря беженцев — это история? Судить не берусь. Но если это и есть история, то стоило ли затевать конкурс исторических работ? Зачем огород городить? Но есть, кроме чувства попранного достоинства, еще что-то в этих чеченских работах, какое-то измерение, которого нет даже в правдивых репортажах и толковых аналитических статьях.
На самом деле, мы впервые слышим голос настоящих чеченцев. Им еще рано воевать, значит, они еще не решили, воевать ли и за кого. Они не политики и даже не журналисты.
В этом их сходство с русскими коллегами. И там, и там дети зачастую переживали и осмысляли боль предыдущих поколений. Но у чеченских детей есть еще боль своя. И обида своя. Нет, обида кажется словом слишком легковесным. Они должны были возненавидеть нас. Да и ненависть — не то слово. Это понимал еще Лев Толстой: "Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения".
Третьего не дано - или учиться дальше, или в боевики.
Но из работы
"Тут заиграла песня группы "ДДТ" "Осень". "Осень, ты напомнила душе о самом главном, что же будет с Родиной и с нами", — так пел Шевчук о той самой осени, которая пришла к нам с войной и оставила нас без ответа на вопрос: что же будет с нами? Пел, сам того не подозревая, как глубоко ранил душу".
"На блокпостах и в расположениях своих частей находились русские военные, а между блокпостами свободно перемещались боевики. Они были на расстоянии видимости и разглядывали друг друга в бинокли и оптические прицелы. Но при этом не стреляли. Это нам очень нравилось".
"Открылась дверь вагона, поднялся молодой солдат, он весь дрожал от холода, его глаза были полны слез. Мне стало его так жалко, что я предложила ему отцовскую фуфайку. Дальше по пути на остановках солдат приносил вместе с ведром каши буханку хлеба, спрятав ее за пазуху".
"По примеру своих знакомых десятки молодых людей из наших семей могли взяться за оружие, но старейшины на семейном совете решили: каждый, кто возьмет в руки оружие, будет изгнан из семьи".
"В поисках лучшей жизни мы всей семьей поехали в Оренбургскую область. <...> Я боялась русских. Но нас там приняли очень хорошо. Я нашла новых друзей. <...> Когда нас повезли в театр и в цирк, мне захотелось плакать, потому что я вспомнила детей, которые живут в Чечне".
"Город Грозный — город грез и несбывшейся мечты". Почему я здесь употребляю слова из песни, а не говорю своими словами? Да просто, когда мы касаемся больной темы, мы все говорим на одном языке".
Не очень-то оригинально, правда? Не слишком самобытно? Но дело совсем не в этом, мы должны просто осознать факт: они прислали это нам.
История есть война?
В Москве я разговаривал с пожилой чеченкой, учительницей истории из Грозного. Да, русских семей почти не осталось, в классе всего одна русская девочка. Ее оберегают и любят. Школьная библиотека сгорела вместе с разбомбленным школьным зданием, сейчас занимаемся в уже во втором по счету детском садике. На уроках и даже переменах не слишком шумят, хотя школа не маленькая — 600 человек. В основном, сидят в здании, но иногда лазают по руинам вокруг. В войну не играют никогда. Главная проблема — нет учителей, молодые разбежались. О чем говорят на уроках? Ну вот приносили мы книгу Джохара Дудаева, обсуждали ее, что правда, а что нет. Все приносят книги из дому, у кого что осталось. Очень хотят все поступить в вузы. Потому что третьего не дано: или учиться дальше, или в боевики. Многие ли из ваших учеников стали боевиками? Не знаю, но, кажется, совсем мало. Они слушаются старших. Старшие не велят воевать. В горах не совсем так. Как относятся к русским солдатам? Очень по- разному. Различают контрактников и срочников. На срочников зла не держат. А те, кто по своей воле...
Читая работы школьников, слушая учительницу, я все ловил себя на сомнении: а не хотят ли эти люди от страха просто произвести хорошее впечатление на меня, векового врага? Это сомнение в человеческой искренности показывает, насколько война проникла и в меня.
В конце сборника — несколько работ, написанных русскими, точнее, не-чеченскими школьниками: об отношении к войне разных людей, о беженцах, о погибших и искалеченных наших солдатах, о судьбе чеченских семей. Работы были из Ленинска- Кузнецкого, из поселка Ярега в Коми, из Астрахани, из Пензы. Вот как кончается последняя работа: "Сколько Moiyr выдержать люди в жизни? Большая и дружная семья, работящая и миролюбивая, пытается выстоять. Но война их не хочет отпускать, а мирный регион не очень-то принимает. <...> Нельзя заставлять мирных жителей возвращаться туда, где стреляют, проводят "зачистки", — в общем, на войну. Все люди должны иметь право на убежище. Я очень хочу, чтобы для настрадавшихся чеченских детей и для их семей таким убежищем стала наша Пензенская область. Хочу, чтобы они забыли то зло, с которым столкнулись в жизни, чтобы выросли добрыми, сильными и образованными. Чтобы все это дало им возможность противостоять злу".