Знай обо мне все
Шрифт:
«Товарищи, можно с вами двоих… – он запнулся. – Одного, – он окинул меня взором, видимо определяя, как же назвать этого сухолядого парнишку со взрослым, с главенствующими усталыми глазами лицом. А именно таким я себе казался в то время, и добавил: «Гражданина с собакой».
Ему ничего не ответили, только дверь чуть шире приоткрыли.
Взлез я по шатучим – из толстой проволоки – приступкам в вагон и откачнулся, словно мне под нос кочергу раскаленную подсунули. В вагоне-то явно ехали какие-то лазутчики.
Я уже было ринулся к двери, чтобы побежать к милиционеру, как он сам заглянул в вагон:
«Ну разместились? – спросил. – А то Звонарев про тебя спрашивал».
Я знал, что Звонарев – это начальник НКВД и именно им подписана та самая бумага с гербовой печатью, которая заставила милиционера так печься о нашей с Нормой судьбе.
Но меня удивило, что милиционер даже ухом не повел, что перед ним «золотопогонники», как говорили раньше.
Подсаживается ко мне один. Норме кусок мяса на отомкнутом штыке сует. Нашел дуру. Без моего разрешения она к нему и не притронется.
«Гля, ребята! – крикнул он своим спутником совсем невоенным голосом. – И не глядит. – И – ко мне: – Малой, чем ты ее кормишь?»
«Гудзиками жареными», – отвечаю.
«А на чем они растут?» – любопытничает.
Другой, видимо хохол, со смеху давится.
«Вони бегають, як сороконожки!» – объясняет и, отстранив Норму, ко мне пробирается.
«А чего она у тебя может?» – опрашивает тот же, что совал Норме мясо.
«На носу тарелки вертеть», – отвечаю на всякий случай разную глупость, чтобы сойти за дурачка.
«Пустые?»
«Нет, с похлебкой из верблюжатины».
На этот раз рассмеялся плосколиценький боец с раскосоватыми глазами:
«Ну и шутник! – сказал. – Прямо клоун!»
Теперь собрались вокруг нас с Нормой все семеро. Рассмотрел я, что на погонах у одного две звездочки поперек поля привинчены. Лейтенантом его другие величают. А у одного – буква «Т» едва в погон вместилась. Это, как я понял, старшина. А у остальных, кроме одного, лычки пришиты.
Осторожно спрашиваю:
«Это у вас что за род войск?»
«Матушка-пехота! – вздохнул лейтенант. – Царица полей, страдалица лесов, кормилица комаров. – И вдруг догадался: – Да ты, наверно, погонов еще не видел?»
Я кивнул. Теперь стали смеяться все. И у меня отлегнуло от души: значит, это никакие не лазутчики, просто форму новую ввели в Красной Армии.
«Ешь!» – разрешил я Норме. Она с достоинством повернула голову в сторону предложенного ей мяса, одними губами сняла его со штыка и, ловко подкинув, клацнув зубами, проглотила не жевамши.
Перепало и мне.
Ночью в небе еще полетывали самолеты, потому блюлась светомаскировка. Но уже в открытую курили у широко распахнутых дверей, когда гасили фонарь.
Я долго не мог понять, что же во мне изменилось с той поры, как я притопал в Атамановский и переступил порог теткиного дома.
По-моему, задираться меньше начал. Выслушивать, когда говорили, до конца научился. И перестало тянуть на «подвиги».
Лейтенант, чтобы нас с Нормой никто не обидел на станциях, где поезд стоял особенно долго, выделил в сопровождение бойца с карабином. Он ходил следом и покрикивал: «Посторонитесь, государственная собака!»
Так мы на одной станции и нарвались на пасмурного, как я потом пойму, майора, а тогда я еще не знал, что обозначала большая звезда между двумя просветами.
«Какая собака?» – перепросил он.
«Государственная!» – отрапортовал боец.
Понял я, перебор получился. Майор стал допытываться у бойца: «Как стоишь?» И даже обозвал его «солдатом», когда тот, видимо, не так несколько раз принимал стойку «смирно».
Мы, конечно, дали с Нормой тягу. И не зря. Из кустов я видел, как майор и лейтенанта несколько раз кругом поворачивал.
И дураку стало ясно – кончилась наша вольготная жизнь. Придется «тормоз» искать поуютней, чтобы с дверями был.
Кинулся я вдоль состава и только теперь обнаружил: на всех «тормозах» бойцы с винтовками обретаются. Подошел я к одному: «Дяденька, – говорю, – пусти посогреться, а то со вчерашнего дня не ел».
Не понял он юмора, глаза в кругляши обратил. Ну с таким, понял я, говорить бесполезно.
Побежал я дальше. Там, рядом с главным кондуктором, дедок, смотрю, умащивается. «А нам можно?» – спрашиваю я, боясь ненарочным словом обидеть железнодорожника.
Этот, как в свое время дядя Федя, прежде чем ответить, за кисетом потянулся. Стал тоже вертеть, только не козью ножку, а простую цигарку в палец толщиной. За то время, пока он ее слюньми склеивал, я успел подумать: «Этот не откажет!» Не знаю, почему мне так показалось. Но я горько ошибся.
«Нэ можно! – вдруг сказал главный кондуктор. – Ходи отсель. – И добавил вдогон уже по-русски: – Тут не карусель, чтобы всем голову морочить».
Не понял я, к чему он это все вылепал. Но одно усвоил окончательно: с этим поездом нам с Нормой не уехать. Тем более что тот угрюмый майор все еще вышагивал вдоль того вагона, в котором мы до этого ехали. Но тогда на станциях пустынно не было. Только ушел этот состав, другой заявился. У этого вообще был один тормоз – сзади. А все остальные почему-то крест-накрест забиты досками, словно это были дома, людьми брошенные.