Знай обо мне все
Шрифт:
Видимо, какой-то запах навеял память о еде, и так засосало под ложечкой, что я даже пожевал свой рукав, чтобы хоть сколько-то осолонить пресную от голода слюну.
Я вылез из блиндажа, закидал вход в него разными лохмытами, что валялись вокруг. Было тут и шинельное сукно, и что-то совсем гражданское. А чуть ниже, с порванной пополам станиной, стоялая пушка. Наверно, артиллеристы протирали ее вот этим хабур-чабуром.
Когда мы уже совсем спустились с кургана, я был вынужден спешно взять Норму на короткий
А развалины жили. То в одном, то в другом месте поднимался вверх дымок. А из одного подвала, слышал я, даже долетала музыка, наверно там крутили патефон.
Первыми, кого мы встретили с Нормой, были три пацана, лет по одиннадцати, не более. Одетые во все солдатское, они чинно шагали по улице и размахивали руками.
«Откуда вы, ребята?» – спросил я, имея в виду, где они живут. И те именью так и поняли.
«Балканские, – сказал один из них. – А ты, случаем, не ельшанский?» – «Почти угадал! – сказал я. – Чего, встречались раньше?»
«Не, – ответил пацан. – Просто там завсегда с собаками все ходят».
Нет, прежней нарывучести в пацанах не было. Значит, и они, как и я, переболели всем этим. А ведь, бывало, балканским не попадайся. Особенно они почему-то ельшанских не любили. Как день футбола, а стадион был около тракторного, на Линейном поселке, так тут обязательно стычка. А то и две. По пути и туда и обратно.
«Я только приехал, – говорю пацанам, – как тут жизнь-то?»
«Бьет ключом и все время по голове!» – опять сказал тот же белявый, что начал со мной разговор и среди троих был, видимо, самый шустрый.
«Завод ни один не пустили?» – интересуюсь.
«Как же, два работают, – уже, вижу, с задоринкой стал говорить он дальше – Один «чики» выпускает, а другой – «брики».
Двое, что стояли все время утупившись, сдержанно засмеялись.
«А ты на каком из них пар мешками носишь?» – спрашиваю с той задиринкой, которая не обижает.
«Мы – федюхи с фэзэухи!» – говорит – белявый, надеясь, видимо, рифмованным словом застать меня врасплох.
«А зарабатывают федюхи хлеба по краюхе?» – спрашиваю я, и этим явно равняю шансы.
«Нет, – говорит «таратор», как мысленно я его «окрестил», – в самом деле, мы все Федьки. Я, – ткнул он себя в грудь, – Остапец.
Я назвал себя.
«А это, – указал Остапец на пацана в конопушках, – Рохин. Между прочим сын генерала».
«Скажешь уж…» – потупился Рохин.
«Чё, не правда, что ли?»
«А я – Левадный, – подал голос третий. – И вовсе не Федор, а Федот. Это Остап Бендер меня в свою команду определил».
Я улыбнулся. Кличка впрямь шла Остапцу. Было в нем что-то такое, что выдавало комбинатора.
«А собаку твою как кличут?» – спросил
«Норма!» – ответил я.
«Гляди, прозвище совсем стахановское! – подхватил Остапец. – Если бы у меня была такая собака, я не был бы отстающим в бригаде».
«Чего же ты считаешь, что Норма сама себя за тебя выполняла?» – спросил я.
Мы еще малость побалагурили, и у меня на сердце отлегло.
Нет, не сломал страх мальчишечьи души. Все те же они остались, что были до войны. Только, может, помудревшие малость. Ведь через столько пришлось пройти.
«Ну и где вы учитесь?» – спросил я.
«На тракторном, – на этот раз ответил Левадный. – Только учимся – это шепотом под подушкой сказано, завалы разбираем. Как говорит наш мастер: «Из нужды горе извлекаем!»
«А правда, твой отец генерал?» – спросил я Рохина.
«Да шутейно я как-то ляпнул при травле, – сказал Федор. – Ну оттуда и пошло. Теперь проходу не дают. Ночью даже кто-то лампасы мне на брюки пришил».
С нами поравнялась телега, которую едва тащила длинногачая поджарая лошаденка с какими-то обтрепанными ушами.
«Эй, гвардия-мардия! – крикнул нам возница – Посторонись, а то отдавлю то место, чем воду шить!»
«Дед Аверька! – крикнул старику Остапец. – Что же ты на своих бузу крутишь?»
«А это Федяхи, что ли?» – подслеповато прищурился дед.
«Они самые зимой – бессанные, летом – бесколесные, ни обутые, ни босые».
«А он ничего в рифму гонит!» – восхитился я Остапцом про себя.
Пацаны – мало-кучей – свалились на подводу и уже издали крикнули:
«Приходи, если нигде не устрянешь!»
Вприпрыжку и вприскочку, потому что подмерзли с Нормой порядком, пока с пацанами балендрас я вел, добрались мы все же до нашей улицы. Как я и думал, от нашего дома ничего не осталась. Только стена одна до половины. И такая чужая на вид, словно ее сюда притаранили из другого места. А вот Мишкина избенка почти цела.
Глянул я на нее, и окатило меня знобким холодом: из трубы, вижу, дымишка вверх поднимается. Робкой такой струйкой, вялой, но все же говорит, что там топится печь, а стало быть, кто-то живет.
Ринулся я туда. Дверь распахнул на весь мах. Гляжу, двое на меня глаза узят. Наверно, муж и жена. Я сперва не понял, что это они таким образом Норму боятся.
«Кто такие?» – спрашиваю.
Муж, смотрю, дрожащими руками какие-то бумажки на столе разглаживать стал. А жена, этак осмелело, спрашивает:
«Вы из милиции?»
Смеюсь. Первый раз смеюсь дома. Гляжу, и эти губы разбутонили.
«Может, чайку сгондобить? – спрашивает жена. – С буряком. Знаете, как сладко?»
Меня опять разбирает смех, что они со мной выкаются, только «вашим сиятельством» не величают.