Знай обо мне все
Шрифт:
Поэтому меня очень огорчило, когда, после перегона машин из Сталинграда в Михайловку, Иван Павлович приказал:
«А теперь – отдыхать!» И даже, срезав какую-то шелужину и привязав к ней леску с поплавком, пошел смыкать мелкую непотребную рыбешку.
А у меня все еще стоял зуд в руках. Мне хотелось и дальше рулить и рулить. А потом, отдыхают-то, когда устают. А у меня, как говорится, – ни в одном глазу. И это несмотря на то, что, не доезжая до знаменитой Тещинкой остановки в Иловнинско-Логовских песках, у меня стравило сразу два баллона
И вот что тогда меня несколько подобидело. Когда я возился со скатами, Иван Палыч рассматривал на дне родника камушки, один – зачем-то – даже на вкус попробовал, потом начал собирать в букетики цветы: сперва бессмертики, и – отдельно – чебор.
Когда я сделал две тысячи качков, поинтересовался:
«Устал?»
А то не видит! Вроде сам никогда не монтировал скаты.
Помахал он прутиком, пошел к своей машине, стал пыль с нее смывать, в которую она через два оборота колеса вновь втюрится.
А я, продолжая качать, запаленно думал: «Случись что у тебя, тоже близко не подойду!»
Потом, когда уже поехали и я малость отдохнул, а заодно и успокоился, понял: «оморячивал» меня Иван Палыч почти точно так же, как на флоте мичман Храмов. Приучал, чтобы в первую голову сам на себя надеялся.
Однако отдыхать в том смысле – спать или – вот так – сидеть с удочкой – я не стал. Пошел побродить по поселку, наткнулся на базар, купил арбуз.
И как не смешной казалась мне затея Ивана Палыча, к моему приходу у него уже была готова уха, да такая вкусная, что я уже пожалел, что не сел рядом с ним смыкать вот эту мелюзгу, которую можно есть прямо с костями.
Зато на второй день мы выехали затемно. И настоящая заря застала нас где-то на подъезде к Кумылге. В Кумылге к нам напросились первые пассажиры, по-тогдашнему «гуси». Ехали они в кузове Ивана Павлычева «студера». А ко мне в кабину села девка со шрамиком над верхней губой.
Да, чуть было не забыл сказать главную новость. Когда стали выбирать для меня машину: а их у нас в гараже бесхозных стояло – пропасть, я, понятное дело, ринулся к рядку «студебекеров», хотя именно на таком красавце уже совершил свою первую аварию. Гляжу, а Иван Палыч от них нос воротит, словно ему какой-нибудь «яг» или еще какую завалюху предлагают. И подвел меня к своему «жоржику», к «интеру», который, с измятой кабиной и обшарпанным кузовом, стоял в сторонке и, как говорил механик, требовал «рук и ног». Рук – чтобы произвести ремонт, а ног – чтобы найти те запчасти, которые могут потребоваться.
«Иван Палыч! – взмолился я. – Вы же его пригнали, чтобы…»
«Ну и глуп ты, Генка! – оборвал меня Чередняк. – Неужели тебе не понятно, что ты выберешь разную ерунду. И будешь на ней маяться. А «жоржик» проверен на всех режимах. Работай на нем на здоровье!»
И, как пойму я потом, и ремонт ему сроду никакой не был нужен. И, кстати, вмятины на нем Чередняк не выправляет зачем, чтобы никто на затрапез не позарился.
«Машина – не жена, –
Девка уселась так, словно собиралась не ехать два десятка километров, а, по крайней мере, жить в кабине не менее месяца. Она сноровисто протянула вверху какой-то, ей припасенный, шпагат и развесила на нем свои женские доспехи, чем навела меня на мысль, что где-то поблизости искупалась в маленькой вертучей речке, тоже прозванной Кумылгой.
Сняла она и туфли, высыпала из них песок, потом – без спроса – взяв заводную рукоятку и молоток, что лежали у меня в кабине, и – на ходу – устроила чеботарный ремонт.
Затем достала из зембеля вязку и принялась плести пуховый платок.
«Чего ты на меня все глядишь?» – спросила она, заметив, что я и впрямь, пялясь на нее, забываю вовремя взглянуть на дорогу и раза два въезжал в – по счастью не очень крутой – кювет.
«Нашлась принцесса! – фальшиво возмутился я. – Чего бы я на тебя пялился?»
Она не обиделась и не ответила. Отсутствие оказии отучило ее, видимо, дерзить, и я, теперь уже демонстративно, стал глядеть в ее сторону.
«Так недолго и до греха», – сказала она.
«До какого же? – задиристо спросил я. – Неужто соблазнишь?»
«Я – не знаю, – просто ответила она. – А ты меня заставишь рядом с собой куковать?»
«Где?» – поинтересовался я.
«А вот в этом песке!»
Лучше бы она этого не говорила! Машину, в самом деле, повело в сторону, и я, не успев вырулить в сторону заноса, почувствовал, что движение иссякнет и на руль бьет отчаянная дрожь.
Втесались мы на совесть. По самый дифер.
А Иван Палыч, видимо, тоже заболтавшись с одноногим старичком, которого посадил себе в кабину, заметил меня, что я стою, когда уже выезжал с займища.
Пока он развернулся, пока подъехал ко мне, потом подобрался поближе, чтобы хватило троса, я уже столько крови на воду перевел.
А девчонка, как давеча Иван Палыч, собрала в букетик – сперва бессмертники, потом и чебор.
«Может, мне с вами поехать? – заиграла она глазами, обращаясь к Чередняку. – А то он еще в Хопре машину утопит!»
«Ну меня, конечное дело, такое зло взяло, что стал я ее «доспехи» ей выкидывать. Мол, иди, чтоб мои глаза тебя не видели!»
А она с ласковостью в голосе проговорила:
«Черт малохольный!»
Но не села ни ко мне, ни к Ивану Палычу, а, перекинув туфли через плечо, пошла тропочкой через займище к Слащевке, куда, собственно, и собиралась ехать.
В Дуброву приехали под вечер. И сразу же стали грузиться. На этот раз я передом вырулил. Думал, сейчас же в оборот пойдем.
«Опять ты ногами сучишь? – остановил меня Чередняк. – Подожди, еще до обрыдства наездишься!»
Тут он был не прав. «Рулить» я действительно уставал, а вот ездить мне никогда не надоедало. Чуть отдохну, и опять за баранку хоть на целые сутки.