Знай обо мне все
Шрифт:
Тронулись на заре. И уже в Слащевке столько «гусей» на лес насажали, что я впервые размечтался.
А мечтой моей в ту пору были кожаная тужурка и галифе с леями. Сейчас таких не носят. А раньше по ним обмирали все, кто хоть какое-то понятие имел о моде.
И, если откровенно, не в моде даже дело, а в обыкновенном достатке. Кажется, заимей я тужурку и галифе с леями, как все остальное будет валиться манной с неба. Недаром же приметливость есть такая: деньги – к деньгам идут, богатство – к богатству плюсуется.
Словом, размечтался я о «живой
Правда, у нас в гараже был свой «банкомет» – Сашка Черный. Черный – не фамилия, а кличка, хотя он и белесый с рождения, а фамилия у него была несколько убоговатой – Замараев.
Так вот этот Черный-Замараев – хапал так, что другим за него совестно было. Не только такие находил пути-дороги, на каких сроду автоинспекция не стоит, но и брал с «гусей» буквально всем, что под руку попадет. Сначала, конечно, деньгами. А коль денег нет – едой разной. А то и одёжей. С одной девки, сказывает, трусы снял. Но только не для того, чтобы над ее телом распотешиться, а приобщить те к другим шмуткам, которые оказались в его захапистых руках.
Теща его с базара только ночевать ходила. А все остальное время пропадала там, торгуя всем тем, что добывал предприимчивый зятек.
И недаром про Сашку поговаривали, что он не один чувал деньгами набил. И, наверно, народ не дюже преувеличивал. Сразу два дома затеял строить Замараев – себе и теще. Через три двора друг от друга.
Ну а я, в тот раз, еду, а сам все про кожаную куртку думаю и про галифе с леями. Коротко и даже, можно сказать, специально остановился, чтобы подсчитать, сколько я огребу денег. Порядочно получалось. И повеселел – только с одной ездки, считай, куртка плечи жать начнет.
А возле Михайловки нас остановила автоинспекция. Худой, с выпуклым, почему-то белым, кадыком, милиционер спросил «гусей»:
«Сколько они с вас взяли?»
Те в один голос:
«Ничего!»
«Тогда платите!»
И пошли шелестеть те самые червонцы, которым, я считал, самое место в моем кармане.
«Обилеченных» пассажиров, хотя им никто никаких билетов конечно же не давал, отпускали с миром, и они – кто пешком плелся к базару, чтобы не расплачиваться с шоферами, кто пытался поймать какую-либо оказию, почему-то считали, что – со зла – мы не довезем их туда, куда обещали, а кто «прискипался» к милиционеру, чтобы он отправил его, остановив попутку. Ведь деньги-то он за проезд заграбастал.
А я был зол, как сто чертей вместе. Как не пришло мне в голову спросить у Сашки, какой он дорогой объезжает этот дьявольский пост?
И – на разгрузке – я увидел Замараева.
«Привет, Сашок!» – говорю. Ну и все такое ему выложил: была прибыль, да уплыла. Он початок кукурузы, почему-то сырой, грыз.
«А как же ты хотел? – ответил. – Или с ними делись, или – к черту катись!»
Под «ними» он имел конечно же гаишников.
«А затак, – продолжил он свою мысль, – сейчас и чирьяк не вскочит».
«Ну ты мне хоть
«А вон там, – указал он на пивнуху. – Первый столик слева».
И все же я объезд нашел. Сам! И в тот день «гусей» насажал еще больше, чем прошлый раз. И ни один скат не «стравил», и ни капля дождя за всю дорогу не упала, и через песок я прошел, как Бог.
Словом, все было как надо. Я до ошаления пел в кабине, куда решил никого не сажать.
И вот мы – у базара. Шелестят бабки и деды наличностью, покрехтывают. Так уж устроен человек, на расплату всегда он жидок. Летуче вспоминаю, кто так говорил. Да, кажется, тот же Сашка Черный.
Если старики только деньгами шурудят, молодые их давно приготовили. И, вижу, собираются расстаться с ними с легким сердцем.
И вот в тот миг, когда я был готов протянуть руку и начать сбор «выручки», подошел – слышу спиной – к моей машине Иван Палыч. Сначала постоял молча. Наверно тот момент сторожа, когда моя рука, смыканувшись по карману брюк – не дырявый ли – устремилась к первой закорузлой ладони дедка, что приехал – среди лета – в полушубке.
Мне кажется, я все же коснулся тех денег, когда раздался голос Чередняка:
«Уберите свои рубли! Мы за проезд не берем. Не на себе же везли!»
Я готов был грызть покрышки!
«Эт, кубыть, не по-людски», – сказал тот самый дедок в полушубке, чьи деньги чуть было не попали мне в руки – Вы нам – уважение, мы вам – унижение».
«Ну тогда, – уломанно произнес Иван Палыч, – дайте нам что-нибудь поесть, если у кого осталось. На сегодня. А завтра – будут колеса крутиться и мы не умрем».
Мне было обидно не только за то, что уплыли, как я считал, мои кровные и плакала курточка, вместе с галифе с леями, брало зло, что эти торгаши на базаре будут шкуру драть с нашего брата.
И я об этом, конечно, путано и не очень толково сказал Чередняку.
«Но ведь не грабители мы с тобой! – возвысил он голос. – Сейчас не одним нам тяжело».
«Но они ж…» – начал я, пытаясь более спокойно донести свой довод, везут, де, за тридевять земель продавать жратву, чтобы озолотиться, как тот же Сашка Замараев.
«А знаешь, сколько у них дыр? – спросил он. – И сами за войну пообносились, и детишкам одеть нечего. Тот же дедок, что ехал в полушубке, ведь даже рубахи не имеет».
И тут я вспомнил бесконечные причитания жены Ивана Палыча тети Груши, – мол, другие мужья, как мужья, в дом тянут, а этот, если не доглядишь, последнее другим отдаст. И впрямь, простота – хуже воровства.
И еще, не иначе как черт дернул меня сказать ему про куртку и галифе с леями. Посмурнел Иван Палыч. Долго в землю глядел, словно ресницы у него вдруг засвинцовели, потом спрашивает:
«Завидуешь Сашке?»
Хотел я в запале крикнуть, что завидую, да почему-то язык в самый последний момент не повернулся. Да и не завидовал я ему, коли разобраться. Два дома строить не собирался. Но иметь в кармане лишнюю деньгу не считал зазорным делом.