Знай обо мне все
Шрифт:
А когда я приехал на второй семестр, Могов был уже женат на одной из наших преподавательниц. Пробовал он со мной завести, если не прежние, то во всяком случае более сносные, чем у нас остались при расставании, отношения. Но я «отбрил его шилом», как говорили на нашей улице, и конечно же «срезался» на экзамене, который принимала жена Гришки.
Командировка моя окончилась несколько неожиданно. В один из дней меня разыскал начальник эксплуатации, который возглавлял нашу колонну, и сказал, что меня срочно вызывают в военкомат.
Роза
В военкомате мне и всем, на кого указал строгий перст судьбы, учинили беглую медицинскую комиссию, сделали «государственную прическу» и объявили, что хватит гневить Бога на земле, пора эту работу перенести в небо.
Так решили нас сделать парашютистами-десантниками.
Тут я обязан сообщить одну подробность из биографии моего поколения.
Юности свойственно преувеличивать свои возможности, а зачастую и способности. А нам – мальчишкам войны – тем паче. Ведь вы к тому времени много умели. Например, почти каждый мог стрелять из любого оружия, управлять всяким видом транспорта, который попадал под руки. Например, сам я водил мотоцикл, моторную лодку и даже танк. Но это, конечно, когда позволяли наши танкисты.
А как ловко мы разряжали мины. Даже бывалые саперы покрехтывали: «Ну и удальцы!»
Словом, было отчего зазнаться нашему поколению. И потому, когда нам сказали про авиацию, мы пренебрежительно хмыкнули. Еще, мол, невидаль!
И оттого с первых же дней занятий мы, пацаны с нашей улицы, которые дружно попали в число тех, кого решили обучать парашютизму, конечно же ничего не слушали. У нас – в одно ухо влетало, в другое – вылетало.
А преподаватели и инструктора, как я пойму позже, говорили не столько мудрые, сколько практически нужные вещи. Они учили нас необходимому.
Если учеба увлекает, дни проходят незаметно. А эта каторга тянулась мучительно долго. До конца занятий, бывало, зевотой рот чуть ли не порвешь.
И вот, наконец, наступило то время, когда надо было на практике подтвердить класс знаний.
«Быть может, что-то непонятно?» – спросил капитан, который вел у нас парашютное дело.
В общем хоре, гаркнувшем, что все ясно, как Божий день, утонули и наши голоса.
И вот началась практика.
Первый раз рысим мы все пятеро на аэродром, где нас уже наверняка ждут такие же, как мы, охламоны. Зося, конечно, впереди. Он вообще не умеет ходить рядом с кем-нибудь. Обязательно тянет его вырваться пусть на полшага, но вперед. Хоть бегом беги, все равно Зосину спину будешь видеть. В лучшем случае, плечо.
За Зосей, более степенно, идут Петька Комар и Бугор. Как два «спорящих» бычка, теснят друг друга, норовя на одного захватить тропку, на которой просторно и двоим. А мы с Гивой – замыкаем шествие.
Был едва зачавшийся август, где-то третье или четвертое число и конечно же позднее утро, потому что зарю мы все пятеро дружно проспали, и вот теперь торопким шагом пытались наверстать то, что потеряли в блаженной лени.
А хотелось, если откровенно, и сейчас поваляться в траве, послушать, как ворочается в ней разная ползучая и прыгающая тварь.
И
Только я об этом подумал, мотор – тых-пых и – заглох.
Хотел я пойти посмотреть, в чем дело – ребята остановили.
«Ты же теперь авиатор, – сказал Гива. – Оставь земное – земным».
А из кабины, глядим, прыг на землю девушка. Платье – в горошек, огоньки в глазах шариками катаются. Говорит шоферу:
«Да тут я, Митя, дойду!»
Митя ей из кузова чемоданище подает. Так, неказистый с виду, да и не очень вроде большой, а ее в сторону повел, совсем так, как ведет поплавок лещ, когда пристроится к наживке. «Ну, – думаю, – недалеко уйдешь ты, детка, с такой ношей».
И – точно. Пошаркала она им по траве, поелозила по пыли и села на него с тем видом, с которым Аленушка сидит над омутом, у какого, не упомню, художника. Должно быть, у Васнецова.
А мы нарочно, упружа шаг, сзади идем. Пока не нагоняем. И думаем все одно и то же: «Попросит помочь или нет?»
А нам явно по пути.
И тут впереди овражек возник, вернее, ярок такой. Спускаться – полого, подниматься – круто. Как и всегда в жизни.
Раза три отдыхала она на подъеме. И все же его осилила. Вот тут-то мы ее и нагнали.
«Тяжело?» – спрашивает Зоська, вроде, стервец, не видит, как ее крутит из стороны в стороны «рундучок».
«Ой, ребята! – жизнерадостно говорит она. – Все руки отмотал. Помогите!»
И улыбается, как будто мы ей близкие родственники и приехали из Ташкента с калачами с автомобильное колесо.
«Помочь? – переспрашивает Зоська. И вдруг предлагает: – А ты хорошо попроси!»
«Ну… – смутившись, запинается она. – Пожалуйста!»
«А сейчас «пожалуйста» не в моде!» – ответил ей Зоська.
Ну она, видимо, не знала, что нынче в моде, потому подхватила чемодан и поволокла.
Теперь мы уже шли рядом. Когда она останавливалась, мы тоже у ее ног на траву ложились. Отдыхали.
И так – до самого аэродрома. Там девушка куда-то исчезла, а мы затерялись среди таких же братьев по «модной прическе».
А потом было построение. «Скромность» не позволила нам стоять во второй шеренге, тем более, на шкентеле, то есть на левом фланге. Мы встали впереди, но не так, чтобы видеть грудь четвертого человека, а чтобы нас все двести видели. Словом, стоять мы умели! Особенно Зоська. Этот – при своей позе – даже выше умудрялся становиться.
И вдруг лично мне захотелось уйти за спины тем, кто сейчас дышал мне в затылок. Перед нами – в форме старшего лейтенанта – появилась та же девушка. А подполковник военкомата, или, как его все прозвали, Дядька Черномор, представил:
«Знакомьтесь! Старший лейтенант Олейник. Мастер самолетного и парашютного спорта. Руководитель полетов и прыжков».
Зося толкнул меня в бок и так вскинул подбородок, словно кто ударил его по шее. Он явно хотел понравиться.
Олейник, широким ремнем подосинев свою и без того тонкую талию, легко ступая явно неуставными сапожками, сказала: